Создатель

Укором и слезой не опорочу
Тот высший смысл и тот сарказм глубокий,
С каким неподражаемые боги
Доверили мне книги вместе с ночью,

Отдав библиотеку во владенье

Глазам, что в силах выхватить порою
Из всех книгохранилищ сновиденья
Лишь бред строки, уступленный зарею

Труду и пылу. Не для них дневные

Сиянья, развернувшие в избытке
Страницы, недоступные как свитки,
Что испепелены в Александрии.

К плодам и водам (вспоминают греки)

Тянулся понапрасну царь в Аиде.
Зачем тревожу, выхода не видя,
Всю высь и глубь слепой библиотеки?

Твердыня словарей, энциклопедий,

Метафор, космографий, космогоний,
Былых династий и чужих наследий
Вздымается, но я ней посторонний.

В пустынной тьме дорогу проверяя,

Крадется с палкой призрак поседелый —
Я, представлявший райские пределы
Библиотекой без конца и края.

"Случайность" — не годящееся слово

Для воли, наделившей здесь кого-то
Потемками и книгами без счета
Таким же тусклым вечером былого.

И, медленно минуя коридоры,

Порою чувствую в священном страхе,
Что я — другой, скончавшийся, который
Таким же шагом брел в таком же мраке.

Кто пишет это буквами моими

От многих "я" и от единой тени?
И так ли важно, чье он носит имя,
Когда всеобще бремя отчужденья?

Груссак ли, Борхес ли, в благоговенье

Слежу за этой зыбящейся мглою —
За миром, полускраденным золою,
Похожею на сон и на забвенье.

Песочные часы