Создатели и зрители. Русские балеты эпохи шедевров

На следующий год были выпущены еще два займа — уже в 700 и 1200 миллионов. А летом 1890 года начальники русского и французского генштабов — Н. Н. Обручев и Р. Буадефр неофициально договорились о совместных военных маневрах.

Именно в это время Всеволожский и Петипа начали обдумывать парадный спектакль. А «Щелкунчик» задумывался именно как придворный спектакль вроде тех, что полагались к коронациям, бракосочетаниям, именинам, дням рождения членов царской фамилии или визитам королевских особ. Парадный спектакль, устраивать которые Всеволожский умел и любил (и собственно вдохнул в этот жанр новую жизнь: петергофские парадные балеты «золотого века» стóят отдельного рассказа).

О том же говорит и камерный формат задуманного в черновиках «Щелкунчика»: два акта, сравнительно небольшое число участников. Для обычной публики Мариинского театра в ходу были балеты-«блокбастеры» в четырех-пяти действиях и с огромной массовкой.

Да и «Марсельеза» в 1887 году звучала иначе. Уже не революционная песня, а французский государственный гимн. Именно в таком качестве и ввел ее в план «Щелкунчика» Петипа.

Петипа и Всеволожский в «Щелкунчике» смотрели на Французскую революцию сквозь чисто театральную призму. Прообразом на ранней стадии замысла, отразившейся в черновиках, были театрализованные народные гулянья, которыми в республиканской Франции традиционно отмечали 14 июля.

В Петербурге ждали высоких французских гостей. И умелый царедворец Всеволожский подготовил милый и элегантный «план быстрого реагирования»: своего рода балет-тост.

План, вне всяких сомнений, был представлен Министерству двора. И там же, видимо, отвергнут. Потому что уже в феврале 1891 года Петипа отослал Чайковскому подробный чистовой сценарий «Щелкунчика» уже без карманьолы, трехцветных розеток и «Марсельезы».

А 13 (25) июля 1891 года в Кронштадт вошла французская военная эскадра. Хоть и встречал ее сам Александр III, до масштаба высокого государственного визита, традиционно отмечаемого придворным балетом, этот не дотягивал.

Сыграли и «Марсельезу», император с непокрытой головой прослушал государственный гимн под пораженными взглядами публики и иностранных корреспондентов. И русский монарх, внемлющий «Марсельезе», и само русско-французское сближение стали сенсацией европейской политики. К нему пришлось привыкать. В августе страны подписали соглашение о политической договоренности, ровно через год упрочили его военной конвенцией. Начался, как позже вспоминал генерал Игнатьев, затяжной «медовый месяц франко-русской дружбы», который «врезался в памяти целых поколений. ‹…› Французский генералитет рассказывал мне об этом, захлебываясь от восторга»[101].

Убийство президента Карно и смерть императора Александра в 1894 году не остановили процесс. В 1896 году новый русский император отправился в Париж с официальным визитом, памятником которому стала закладка Моста Александра III. Французский президент Феликс Фор ответил визитом в 1897-м. Вот тогда-то Невский проспект увидел трехцветные розетки и транспаранты, а казачьи лошади при звуках «Марсельезы» принялись привычно пятиться задом, оттесняя крупами толпу, как обычно делалось при разгоне демонстраций. Бюджет Министерства двора был, очевидно, уже надорван дипломатическими празднествами (тем летом пожаловали также король Сиамский и германский император Вильгельм). Специальный придворный балет к приезду президента Фора давать не стали, высокому гостю показали 11 августа танцевальные номера из «Жизни за царя» и камерный «Сон в летнюю ночь».

Фейерверк в Петергофе зато был большой: в трех действиях.

* * *

В 1892 году премьера «Щелкунчика» — сладкой рождественской истории — прошла в постановке второго балетмейстера Льва Иванова, человека мягкого, тихого, полуразрушенного неудачным браком со слишком яркой женщиной — первой русской опереточной дивой Лядовой, тихо пьющего и неамбициозного. Он жил и работал в тени Петипа, но, похоже, не слишком этим тяготился: битвы самолюбий и чащи интриг были не для него.

Петипа передал ему свои записи и композиционные наброски. Но не слишком настаивал на том, чтобы Иванов им следовал. 1892 год оказался для Петипа тяжелым. Болезни, скорбь по умершей дочери ввергли его в творческую апатию. Он был немолод и под прикрытием «доброго короля» директора Всеволожского словно бы впервые разрешил себе болеть, страдать и не биться за карьеру в кровь. Он отказался от многих намеченных планов. Постановку «Золушки» — передал Энрико Чекетти и Льву Иванову, Иванову же — «Жертвы Амуру» и «Волшебную флейту», а также частично «Пробуждение Флоры» для придворного петергофского спектакля (а уж придворным спектаклем Петипа при обычных обстоятельствах никогда не пренебрег бы!).