Созерцатель. Повести и приТчуды

— Естественно, о литературе. Это интереснее, чем о родственниках.

— Как сказать... — поднял инспектор голову и посмотрел в глаза Бонтецки. — Вы были близкими друзьями. В своих дневниковых записях он упоминал ваше имя чаще, чем других.

— Это понятно. Сходство взглядов.

— Сходство взглядов, — эхом повторил инспектор. — Это хорошо, когда есть сходство взглядов. Редкая вещь в наши времена.

— Отчего же? Сходство — не совпадение.

— Ну да, ну да, — произнес инспектор и переместил взгляд на Пономарева. — А вы, Виктор Петрович, знали покойного?

— Никак нет! только намеревался познакомится. Не успел.

— Да, опоздали... Вы тоже литератор?

— Какой литератор? — засмущался Пономарев. — Так... стихи...

— Стихи... это хорошо... А скажите, Виктор Петрович, отчего так много литераторов стало?

— Точно не могу знать, — ответил Пономарев. — Однако полагаю, что люди стали грамотны, в школах обучаются. Это легко стало: сел, написал, пошел, отдал, получил деньги, пришел, сел, написал, пошел...

— Легче, — согласился инспектор. — Может, мне попробовать?

— Начните с этого, — кивнул Бонтецки на меловой контур.

— С этого? — посмотрел инспектор на пол и положил шапку за спину на стул. — С этого не получится. Навыка нет. Только протокольный навык, — улыбнулся он. — Боюсь, сюжет испорчу. Хотя и я учился в школе, как справедливо заметил Виктор Петрович.

— Я этого не говорил!

— Тем более, — согласился инспектор. — А скажите, Виктор Петрович, вы чем занимаетесь, кроме стихов?

— Я этнопатолог. А почему вы спрашиваете об этом?

— Чтобы составить представление. Общее впечатление, так сказать. Очертить круг друзей и знакомых покойного...

— Зачем? — спросил Бонтецки. — От этого факты не исчезают.

— Правильно, — согласился инспектор, — но эти факты обретают другой смысл или другие оттенки. Например, я могу сказать, что о ваших отношениях с покойным я узнал из романа, прерванного этим... событием. Вы не знали, что он писал роман, где одним из главных героев были вы, Егор Иванович? Вот поэтому я и хочу для себя выяснить кое-какие детали. Виктор Петрович меня хорошо понимает, мы в некотором роде коллеги. Предмет моих занятий, так или иначе, связан с патологией, не так ли, Виктор Петрович?

Пономарев пожал плечами.

— И что же вы узнали из романа? — спросил Бонтецки.

— Узнал автора, познакомился с вами... Всё это достаточно определенно. Но меня занимаете, извините, не вы, а отсутствие логики в авторе. Видите ли, — произнес инспектор с извиняющейся улыбкой, — я так устроен, что не успокаиваюсь, пока не пойму побудительных причин во всей их полноте. И в данном деле меня также интересует логика поступка. Понимаете, в данном несчастье я не улавливаю логики. Я внимательно просмотрел все его дневниковые записи, все черновые рукописи, все бумаги за полгода, и ничто... понимаете? ничто не указывало, что возможен и такой страшный конец. Это самоубийство алогично, Егор Иванович... Оно как будто внешне по отношению к вашему другу. Он не должен был поступать так. Это не его логика...

— Возможно, вы и правы, — спокойно заговорил Бонтецки, гладя в глаза инспектора, — но вы, вероятно, не можете или едва ли можете учесть и подспудное, тайное в человеке, подсознательное, что ли...

— Почему? — спросил инспектор. — То, что вы называете тайным, подсознательным, точно так же поддается анализу, как и любая логическая мысль, так, Виктор Петрович? — инспектор посмотрел на Пономарева.

— Что вы хотите от меня? — спросил Бонтецки.

— Ради Бога, не подумайте, Егор Иванович. Будто я добиваюсь от вас каких-то неведомых признаний. Но нам так или иначе пришлось бы разговаривать. Я знаю вас по роману вашего друга... Незаконченному роману... Прерванному на самом интересном месте.

— На каком ж? — спокойно спросил Бонтецки. — На какой-нибудь вставной новелле? Покойный любил вставные новеллы. Иногда он затевал большую повесть ради вставной новеллы. Он во всём был такой. Я полагаю, что и его самоубийство было для него вставной новеллой между сюжетами жизни и смерти.

— Это красиво... — вздохнул инспектор. — Вот и я вроде вставной новеллы в ваших вот... — он помахал перед собой ладонью — ... заботах... Однако, я о том, что никак не могу понять, почему именно на таком месте повествования внезапно, необъяснимо, невероятно алогично наступает добровольная... вы понимаете? я подчеркиваю — добровольная смерть. И это событие происходит тогда, когда автор подводит своего героя, то есть вас, к некоему внутреннему краху, то есть также к гибели. Вот это мне непонятно.

— А если я откажусь отвечать?

— Вы не откажетесь отвечать, Егор Иванович, — снова вздохнул инспектор, так, будто ему всё это наскучило, и он лишь выполняет необходимые формальности. — Я хорошо изучил вас по роману вашего друга. Гораздо лучше, чем, если бы сам анализировал вас как характер. Хороший художник — гений интуиции, он рассказывает о своем герое больше и подробнее, чем сам герой мог бы рассказать о себе. Поэтому я вас и знаю. Вы во всем доходите до конца, до самой сути, как говорил поэт.