Созерцатель. Повести и приТчуды

Недослушав, Борис Тимофеевич стремительно направился к стоянке такси.

ПЯТЕРО ТЕРРОРИСТОВ ПОХИТИЛИ... ОНИ ТРЕБУЮТ ОТ ПРАВИТЕЛЬСТВА... ОСВОБОЖДЕНИЯ... И ДЕНЕЖНОГО ВЫКУПА В РАЗМЕРЕ...

У дома на Б.Посадской темнела и шевелилась толпа, то распадаясь на отдельные особи, то сливаясь в одно многоголосое тело. Краснели пожарные машины. Белел автобус скорой помощи.

Борис Тимофеевич ввинтился в толпу и застрял, задрав подбородок.

На четвертом этаже стекол в окнах не было, стена дома почернела от копоти, из пустых оконных проемов к багровому небу гнулись невесомые руки голубоватого дыма, а вниз стекал прогорклый запах горелой сырости.

Коренастый мужчина в черной бороде, стерженщик с завода строительных машин, ухватил Бориса Тимофеевича как вновь прибывшего за ослабленную пуговицу пиджака и, диковато блеснув белками глаз, весело спросил:

— Видал? Говорят, какой-то известный художник сгорел. Все картины на масле. Как полыхнуло. Один нательный крестик остался.

Борис Тимофеевич отпрянул, оставив пуговицу у бородача, и выпал из толпы...

Когда он подходил к мосту Петра Великого, уже стемнело и начал накрапывать мелкий дождь, невыразительный, нудный, скучный, как старый анекдот.

СИЛЬНАЯ БУРЯ ОБРУШИЛАСЬ НА ПОБЕРЕЖЬЕ... ПРОПАЛИ БЕЗ ВЕСТИ... ЧЕЛОВЕК...

Борис Тимофеевич стоял на противоположной стороне проспекта, не обращая внимания на сыпавший дождь, и до боли в глазах всматривался в пустые серебристые витрины выставочного зала.

Зал был пуст и темен, лишь две контрольные шестидесятиваттные лампочки внутри силились разбавить полусветом пустоту зала.

Борис Тимофеевич перекрестился и шагнул с тротуара, не заметив, что стоявший неподалеку черный автомобиль двинулся с места и, прижимаясь к мокрому асфальту, с нарастающим шелестом метнулся к Борису Тимофеевичу.

Он ничего не видел и не понял, не почувствовал, как что-то толкнуло его в плечи назад с такой силой, что он запутался в ногах, перевернулся через бок и распластался на тротуаре.

Черный автомобиль, споткнувшись, замер на секунду и будто по наклонной плоскости скользнул в сторону и с силой набежал на фонарный столб.

Когда Борис Тимофеевич, не ощущая ушибов, поднялся на ноги, — черный автомобиль, искалеченный, со вздутым радиатором и выбитыми стеклами, молчал, а над ним летало, прибиваемое дождем, облако пуха и перьев.

Борис Тимофеевич, прихрамывая, пробежал мимо автомобиля, по крутому, мокрому и скользкому газону поднялся к дому и сквозь зеркальную витрину вошел в зал.

Дождь кончился, ветер угнал тучи, ночь прояснилась, вышла полная луна, и в ее щедром свете на стене зала жирно заблестели оплывшие следы ботинок сорокового размера.

Утром первым пришел на работу смотритель зала, однорукий пенсионер, жилистый и крепкий, увидел грязь на стене, посмотрел на потолок, нет ли там следов, и отправился за тряпкой.

Вытирая стену, он ворчал:

— Вот сучьи дети! Нажрутся, собаки, а потом без пути по стенам шастают.

В РАЙОНЕ... МИНУВШЕЙ НОЧЬЮ ЦАРИЛО СПОКОЙСТВИЕ... КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС ОТМЕНЕН... ПРЕЗИДЕНТ... ОБРАТИЛСЯ К МЯТЕЖНИКАМ, ПРИЗЫВАЯ ИХ СЛОЖИТЬ ОРУЖИЕ...

1983

Вирус Фрайберга

Они сидели визави за столиком у окна, расположенного высоко, как в камере, но без решетки, и ничего за окном не было видно, лишь тусклая скупость весеннего дня, равного самому себе и всем остальным дням, таким одинаковым и серым, как холостые патроны в обойме вечности, — и грохот, и вонь, и скука, такие это были дни. Мужчина и женщина молчали в ожидании благотворительного обеда — власти изредка устраивали такие показухи для бедняков и стариков, чтобы отвести от себя вполне справедливые подозрения в казнокрадстве и мошенничестве — и женщина смущенно трогала пальцем ложку и вилку, изредка робко, или намеренно робко, что более приличествует немолодой женщине, желающей нравиться без надежды на продолжение — взглядывала на него, а он с безжалостной мужской откровенностью рассматривал ее, — смешные белесые букольки на голове, стертое воспоминание о куафере, выцветшие ресницы, нервные руки и общий облик, неопределенный и незапоминающийся, который несут как забытый позор особы, от рождения лишенные четкой внешней графичности и внутренней живописности, но достойные того и другого благодаря своим скрытым драгоценным свойствам.

— Меня зовут Сусанна, — произнесла она тихо, поднимая лицо и глядя прямо, чтоб он смог разглядеть ее глаза, то ли дымчатые, то ли палевые, то ли одного из исчезнувших на земле оттенков, которыми, как уверяют искусствоведы, славились глаза женщин, ныне не встречающихся, глаза, куда приятно окунуться утром, после вялого просонья, когда ирония любви еще не пробудилась, но уже потягивается, разминая ленивые мускулы.

— Понятно, — громко сказал он и усмехнулся. — Ты мне это говорила. Я буду звать тебя Суся или Сюзя.

Она глуповато хихикнула.

— Лучше Сузи, — она сложила губы куриной попкой, продолжая его насмешку. — На французский манер.... А во Франции есть благотворительные обеды?