Сожжение упырей в с. Нагуевичах в 1831 г.

Як Саляк утик, зараз люде до Бурянныка взялыся, спеклы его и що двох не тямлю вже, як называлыся, бо то, выдыте, не ныни ся дияло. Кождого по тры разы перетяглы через огонь, а потому поклалы оттут на Базарыщу. Вольчака жинка зараз узяла до дому, давала ему раду. А ти решта лежалы там щось по дви добы, та все лыш стыналы та пыщалы. Жинкы носылы им з дому молоко, та залывалы их, так як дитей, аж покы не померлы. Потим их на тим самим мисци й позакопувалы, де котрый умер“.

Воспоминания Артыма Лялюка об этом ужасном происшествии менее ярки и пластичны, но он рассказывает, что некоторые из обожженных упырей промучились еще более двух недель, прежде чем умереть. О Гавриле, который был причиною всего случившегося, Артым говорит, что тот после этого происшествия жил еще долгое время, женился и имел детей, из которых одна девушка во время холеры 1873 г. на некоторое время опять была героиней дня, о чем я и расскажу, как очевидец, в конце настоящей заметки.

О сожигании упырей в других селах у меня нет никаких известий, кроме Ясеницы Сольной, о которой я в 1880 г. записал следующий рассказ из уст крестьянина Павла Кульчицкого, который хотя не был очевидцем происшествия, но слышал рассказы о нем от стариков.

„То в першу холеру, як зачалы люде дуже мерты, чують ясенычане, що в Нагуевичах обявывся такый хлопец, що упырив пизнае. Поихалы, прывезлы его, склыкалы громаду – пизнавай! Щось вин пять чы шисть пизнав: „то, каже, упыри!“ Зараз их повязалы, розложылы терновый огонь, таку купу наклалы, як хату. Ти люде кленуть дух-тило, що воны невинни, божаться, плачуть.

– А по щож вы, сяки-таки, сыривцеве полотно пид колином носыте? – пытають их.

– Та мы, на жадни чари, – говорять ти, – нам так казалы люде, що хто буде носыты сыре полотно пид колином, того ся слабисть не чепыть.

А той хлопець говорыть:

– Не вирьте им! Воны то носять на знак, щобы их чужосильни упыри пизналы.

А тогди, кажуть, велыкий страх ударыв був на людей. Всиляка погань по селах волочилася. Небижык тато оповидав мени: „Власне, каже, булы жныва. Жинка з дитьмы пишла в поле до роботы, а я сам був дома, мав зварыты обид и вынесты им, тай ще хлиб спечы. Ще я хлиба не сажав у пич, а тилько пидпалку[7] за грань кынув, аж чую, щось пид викном шкробоче. Обертаюся, а то величезный билый пес у викно зазырае. Я весь застыв, и хоть день був, пид полудне сонце стояло, а чую, що мени волосье на голови в гору иде. Николы я в сели такого пса не выдив. А вин стоить, та все в викно зазырае, дали вступывся и почав до дверей шкроботаты. Взяв я, отворыв двери, вин увийшов до хаты – ну такый вам, як лошак за велыкий, лыш очыма блыскае. Оглянувся по хати, а дали сперся переднимы лапамы на прыпичок просто огню, нибы гритыся хоче, а все на тоту пидпалку позырае.

Выняв я пидпалку з печы, розломыв ее на четверо, поставыв на викно, що бы выстыла, а той пес усе за нею очыма пасе. Выстыла пидпалка, взяв я одну четвертыну, кынув ему, вин лыш раз хавкнув – иззив; кынув я ему другу – ззив, кынув третю – ззив, кынув четверту – вин уже тои не ив, а тилько взяв у нысок тай до дверей – пишов. И так мени тогди якось легко стадо на души, як колы бымся на свить народыв. Отже дав Бог, в наший хати нихто на тоту слабисть не вмер, а ни хорував“.

Отже не слухалы люде, що ти упыри говорылы, а взялы одного тай кынулы в огонь – там вин и душу дав. Хотилы вже до другого братыся, аж ту пип надийшов. Старый Чайковський у нас тогди попом був – не пип, а отець у громади. Дуже вси его любылы. Прыбиг, та до людей:

– Що вы робыте? Та чы маете вы Бога в серци?

Зараз тых порозтручував, що упырив стереглы, упырив самых порозвязував: „тикайте!“ – каже. Люде почалы до него ставытыся, а вин рукы розхрестыв:

– Нате мя! – каже. – Хочете палыты, то насамперед мене спалить!

Мусылы люде розыйтыся, лыш той оден погыб“.

Но возвратимся опять к рассказу Сеня Буцяка. На вопрос, умирали ли еще люди и после сожжения упырей, он отвечал:

„Ще й як умыралы. Килька ден потому було по 45, по 50 мерцив у сели. Але потому якось пересталы. А за килька днив прыихала з Самбора комысия, арештувалы вийта и всих тых, що давалы прывид, тай повезлы их до Самбора. Отже щось довго их не було. Казалы, що мають их усих тратыты, але прыихав бискуп з Перемышля тай так им выробыв що их позасужувалы на 12 недиль“.

О суде над виновными в этом деле у меня есть еще следующий рассказ, слышанный мною от нескольких нагуевицких стариков:

„З разу хотилы их судыты на смерть, але хтось им порадыв, щобы сказалы перед судом, що то не воны перши таку кару выгадалы, але що за давних часив усе такый суд бував. Зачалы паны шукаты в давних паперах, чи то правда? Шукалы, шукалы – не моглы найты. Аж дали дойшлы до такых старых паперив, що вже зовсим булы збутнилы, так що як узяты карту в пальци, то вона й розлиталася, то мусылы карту за картою ножем перевертаты. И в тых паперах вычыталы, що справди за давних часив так судылы. И то им помогло“.