Сожженная карта

Зажегся свет. Женщина стоит у портьеры, отделяющей кухню. Стеллаж, телефонный аппарат, чертеж мотора, репродукция Пикассо, стереопроигрыватель, на столе скатерть под кружево. Женщина слегка поднимает руку и, пройдя сквозь стену портьеры, исчезает на кухне. Она подняла руку, видимо, таким образом прося извинения, и должна покинуть меня, а может быть, просто чтобы взглянуть на рукав своей траурной одежды. Залпом допивая пиво, я почувствовал, как притаившийся в глубине души стыд вдруг начинает всплывать вверх. Незаметно, незаметно, а уже третья бутылка… наверно, я один опорожнил две бутылки, не меньше… прекрасный предлог, чтобы оставить здесь машину… прекрасный предлог, чтобы в любое время снова возвратиться сюда… спокойно, как ни в чем не бывало, я чуть улыбаюсь… не потому ли, что вышла женщина?.. или так подействовало пиво, а может быть, успокоительный свет лампы?.. – нет, скорее всего потому, что я перестал ощущать подобный легкому туману запах смерти, который источала траурная одежда… да, видимо, потому, что скрылось за портьерой взятое напрокат траурное платье, которое бродит среди бесчисленных смертей и впитывает в себя смерть, как летучий газ… но вряд ли такое чувство освобождения будет длиться долго… когда женщина, одетая в траурное платье, вернется, воздух в комнате снова станет душным и клейким, как желатин…

Звонит телефон. Внешний мир разверзает черную яму, разрушая иллюзию, будто эта лимонная комната – необитаемый остров. Предающее меня беспокойство… ледяная неуютность, будто из этой черной ямы на тебя наведен пистолет…

Звонок раздается в третий раз, но женщина как будто и не собирается подходить к телефону, и я обращаюсь к ней через портьеру.

– Подойти?

Неожиданный голос из неожиданного места.

– Да, пожалуйста.

Ждал из кухни, а голос раздался из соседней комнаты. Легкость, с какой она доверила мне ответить по телефону, взволновала меня больше всего. И не потому, что я так уж подозревал ее, а оттого, что полностью освободился от унизительного предположения, будто его исчезновение на самом деле фарс, и они, возможно, тайно поддерживают связь по телефону… и вообще, поскольку женщина не ждала никакого тайного звонка, все, что ее окружало, стало до неузнаваемости ясным… вероятно, я окончательно признан ею как официальный поверенный в делах. С трудом справляясь со слишком бурным дыханием, со слишком напряженными мышцами, я бросаюсь к телефону, чтобы не дать ему зазвонить в пятый раз.

Однако я обманулся в своих ожиданиях. Чересчур неожиданный финал – я подготовил себя совсем для другой роли. Это был шеф. Снова бесконечные поучения… Почему я должен каждый раз повторять одно и то же. Сколько можно повторять: агент – это ассенизатор. И его обязанность ползать в грязи, куда не проникает даже луч света. Вот потому-то я и требую, чтобы агент был чист как стеклышко и осмотрительно относился к своей репутации. Думаю: шеф прав. Можно себе представить, как он был обеспокоен, когда я нарушил обещание зайти днем в агентство, даже не позвонил ему. Хотя он относился с еще большим, чем нужно, пониманием и сочувствием к другим, если это не выходило за рамки самозащиты или денежных дел, в этих рамках он не уставал требовать дисциплины, граничащей с монашеским аскетизмом. Шеф еще ни разу не давал мне повода думать о нем плохо. То, как он понимает свой профессиональный долг, скорее достойно уважения, если представить себе, сколько людей пытается утешать других, используя в качестве обезболивающего средства показную черствость и показную доброту… «Не забывай, что брат заявительницы влип в историю, закончившуюся его убийством; может, я зря брюзжу и дело не стоит выеденного яйца, но знай: если ты окажешься замешанным в уголовном деле, то в ту же секунду для нашего агентства станешь абсолютно посторонним человеком, и я сделаю это, даже не предупреждая тебя; может быть, я кажусь слишком строгим, но, когда дело идет о наших принципах, ничего не поделаешь: держать человека, который с нами не считается, – значит наживать неприятности». Нельзя сказать, что мне были неприятны его слова. Они мне скорее нравились. Но сегодня, не знаю почему, я почувствовал в них фальшь. К счастью, во время разговора вернулась женщина. Вернулась, сняв траурное и надев свое обычное платье. Мне кажется, она слишком уж поторопилась переодеться. Вряд ли она могла почувствовать, что меня раздражает исходящий от траурной одежды дух смерти. Да еще надела плотно облегающее черное платье. Неужели она запомнила мои слова, что ей идет черное? Женщина вопросительно смотрит на меня. Я отрицательно качаю головой и пальцем свободной руки показываю на себя. Женщина огибает стол и садится напротив… очень близко, нас разделяет сантиметров пятнадцать, не больше.