Сожженная заживо

Хотя я и не ходила в школу, но умела считать овец. Я могла посчитать на пальцах, что нас было пятеро, вышедших из одного живота нашей матери: Нура, Кайнат, я — Суад, Ассад и Ханан. Где же другие? Моя мать никогда не говорила, что они умерли, но как само собой разумеющееся она говорила: «У меня было четырнадцать детей, из них семеро живых». Предполагая, что она считает с нами двух сестер по отцу, потому что мы никогда не говорили «сестры по отцу», а просто «сестры»… тогда нас действительно было семеро… Но не хватало еще семерых других? А если она не считала младших, тогда не хватало девятерых?

И вот однажды я увидела, почему нас в доме было только семеро, или пятеро…

Я не смогу сказать точно когда, но я еще не «созрела», то есть мне было меньше десяти лет. Старшая Нура была со мной. Я многое забыла, но то, что я видела собственными глазами, ужаснуло меня, хотя я и не осознавала, что это преступление.

Я видела свою мать лежащей на полу на овечьей шкуре. Она рожала, и моя тетя Салима была с ней, сидела рядом на подушке. Я слышала крики и матери, и ребенка, и сразу же моя мать схватила овечью шкуру и стала душить ребенка. Она стояла на коленях, и я видела, как младенец ворочается под шкурой, а потом все кончилось. Я не знаю, что произошло потом, но ребенка больше не было, и всё, и только я цепенела от страха.

Значит, это была девочка, которую моя мать задушила при рождении. Я это увидела впервые, потом второй раз, не уверена, что присутствовала при третьем случае, но знаю о нем. Я слышала, как моя старшая сестра Нура говорила матери: «Если у меня будут девочки, я сделаю, как ты…»

Значит, именно таким образом моя мать избавилась от пяти или шести девочек, родившихся после нас, вернее, после Ханан, последней из оставшихся в живых.

Стало быть, это было вполне допустимо, нормально, и ни перед кем не ставило проблем. Даже передо мной, хотя я и думала по‑другому, когда увидела это впервые, и мне было так страшно.

Эти маленькие девочки, которых убивала моя мать, были отчасти мною самой. Я начала прятаться, чтобы поплакать, каждый раз, когда мой отец убивал барана или курицу, потому что я дрожала за свою жизнь. Смерть животного, как и смерть младенца, такая простая и такая обыкновенная для моих родителей, повергала меня в ужас, я боялась, что исчезну в свою очередь, как и они, так же просто и быстро. Я говорила себе: «Может быть, в один день настанет и моя очередь или моей сестры, ведь они могут убивать, когда хотят. Старшую или младшую, какая разница. Потому что они дали нам жизнь, значит, имеют право и отнять ее».

Пока я жила у моих родителей, в моей деревне, там всегда присутствовал страх смерти. Я боялась подниматься по лестнице, когда отец стоял внизу. Я боялась топора, которым рубили хворост, я боялась колодца, когда ходила за водой. Боялась, когда отец в конюшне поджидал нас, возвращавшихся с овцами. Боялась скрипа двери ночью, боялась быть задушенной бараньей шкурой, которая служила мне постелью.

Иногда, возвращаясь с лугов, домой, мы с Кайнат немного говорили об этом:

«А если бы мы пришли, а там все умерли?.. Если бы отец убил мать? Ведь достаточно одного удара камнем! Что бы мы делали?» — «Я молюсь каждый раз, когда иду за водой на колодец, потому что он очень глубокий. Я себе говорю, что если меня толкнут в него, никто не будет знать, куда я подевалась! Ты умрешь на дне, и никто не будет тебя искать».

Этот колодец, я его очень боялась. И моя мать тоже, я чувствовала. Также я боялась оврагов, когда мы ходили по лугам, собирая овец и коз. Я оглядывалась по сторонам, боясь, что отец может притаиться где‑нибудь и столкнуть меня в глубину. Это было легко ему, и однажды в глубине оврага я и умерла. В меня можно было бросать камни, я была в земле и там оставалась.

Возможная смерть нашей матери занимала нас больше, чем смерть сестер. Подумаешь, одна сестра, есть и другие… Мать была часто бита, как и мы. Иногда она пыталась нас защитить, когда отец бил нас слишком сильно, и он обрушивал свои удары на нее, он валил ее на землю, таскал за волосы… Наша повседневная жизнь день за днем могла прерваться из‑за ничего, случайно, просто потому, что отец так решил. Как моя мать решала удавить новорожденных девочек.

Она была беременная, а потом уже не была, но никто не задавал никаких вопросов. Мы не общались с другими девочками из деревни. Только «здравствуйте» и «до свидания». Мы никогда не были вместе, только на свадьбах. Да и разговоры были банальными. Говорили о еде, о невесте, о других девушках, хороши ли они или некрасивы… о замужних женщинах, что им повезло — они могут пользоваться косметикой.

— Посмотри‑ка на эту, она выщипала брови…

— А у этой неплохая стрижка.

— А эта‑то, у нее туфли на ногах!