Сожженные земли. Закон дитто

И этой кости я страшился больше всего. Именно из-за нее сбежал.

– Как ты сказал?

– Ваше Величество, я не забыл об уроках. А ужин… я просто заигрался.

– Заигрался, Винсент? Впредь не забывай об этикете. Но ты и не забудешь, да-да, не забудешь, мелкое отродье. – Она рассмеялась и дернула головой, словно птица. А потом почти прошипела: – А теперь бери кость. И сотри эти крошки с лица.

Я поспешно вытер лицо, с ужасом понимая, что совсем забыл умыть его после хлеба матушки Шэлли. Она же не… она же не станет?..

Императрица без эмоций взирала на меня, но хлыст в ее руке покачивался, как змея перед броском.

Я знал, что, если не возьму камень, хлыст пройдется по плечам, спине, животу – везде, где не видно всем этим чванливым взрослым. Мать улыбнулась – холодно, хищно. Я, дрожа, взял кость. Знакомая боль вернулась ко мне – это была кость белого дракона, то, к чему мне, сыну Астраэля Фуркаго, нельзя прикасаться. Я ахнул и уронил ее.

Тихий свист хлыста, и боль пронзила левое плечо. Я закусил губу, опять сдерживая слезы.

– Винсент, поднимай.

Я поднял, и рука сразу же онемела от боли. Сдержи крик, сдержи, сдержи, сдержи…

Кость осталась в руке. Императрица удовлетворенно улыбнулась.

…Утром меня разбудили совершенно другие служанки, а матушку Шэлли я больше не видел.

Императрица покинула дворец через два месяца, когда дожди закончились. Уроки прекратились, но мне строго-настрого было запрещено говорить о них отцу. Я молился Эарту, чтобы она никогда не вернулась в дворец Алого заката.

Через пять лет я узнал, что матушку Шэлли казнили за то, что она не уследила за драгоценным принцем на вечерней прогулке.

Повесили по приказу императрицы.

Глава 2

Маяк стоял с незапамятных времен. Вот только больше тысячи лет ни один корабль не приплывал с того континента за Бесконечным океаном. Королевство Корс прекратило общение с Таррванией, и значение маяка стерлось из памяти таррванийцев.

Из походных записей Эжена де Мораладье

918 год правления Астраэля Фуркаго. Сожженные земли. Маяк

Рейн

Волны хлестали ощерившийся острыми уступами и скалами отвесный берег. Они жадно лизали его, пробуя на вкус, отступали, чтобы затем вернуться. И вновь откатывались, отпрыгивали, копя силы, и пенящейся стеной опрокидывались на маяк.

Ветер нес тревоги, прорываясь сквозь сумрак. Шрамами расщепила вечернее небо череда молний. Через несколько песчинок мир содрогнулся от рыка, достойного братьев-богодраконов. С легким шелестом отворились небесные чертоги, и на мир обрушился ливень, который будет идти два месяца.

Сезон дождей.

Мы стояли на самой вершине маяка, в небольшой круглой комнате с двумя серыми окнами, и наблюдали за тем, как постепенно теряются очертания неба и моря, как волны смывают линию горизонта, погребая все под собой, как стена дождя туманит и без того почти непроглядную тьму Сожженных земель.

Стихия в очередной раз проглатывала мир.

Все замирало в Таррвании в сезон дождей. Дома запирались, торговля сворачивалась, скот уводили на возвышенности – в сухие загоны, дороги подготавливались к длительным ливням, а поля – к естественному орошению. Но не дождь был самой страшной опасностью сезона. Сам по себе он никому не причинял вреда, если этот кто-то успевал позаботиться о погребах да верхних этажах. Дождь выгонял наружу голодных норных тварей и будоражил морской народ. Горе оказаться возле берега одинокому путнику в сезон дождей.

Особенно в ночи двух лун.

Я вдохнул воздух полной грудью впервые за много лет. Сила пьянила и переполняла все мое существо… Нет ничего слаще для дитто моей стихии, чем сезон дождей. Для всех смертоносный, для черных драконов – песня жизни, торжество неуправляемого хаоса. А если хорошо им, моим братьям и сестрам, весело резвящимся в бухте неподалеку от маяка, то и мне, их дитто – неплохо. Я давал им защиту и «успокаивал» их, был вожаком стаи, они же через связь, установленную самими богодраконами, пополняли источник магии, неотъемлемо, с рождения существующий у каждого дитто.

Драконы – наши братья и сестры, почти дети нам. И те, благодаря кому Таррвания живет. Смерть дракона – глубочайшая печаль, бесконечная скорбь для дитто. Тысячу лет назад Астраэль погубил многих драконов, осквернив саму суть существования дитто… Но моя стая со мной. Я больше не одинок. Они подросли и полны сил, а вот остатки любви и уважения к старшему брату сошли на нет.

Пытаться быть хорошим братом, несмотря на не кровное родство, остаться равнодушным и ответить за свой проступок вечным безразличием к проблемам Таррвании – тяжело.

Закрыться, скользнуть в дурманящие объятья алкоголя, провести четыреста лет, как безвольная тряпка, постепенно теряя себя и все больше опускаясь на дно беспамятства – легко.