Созидание души

В длинном эссе, написанном по случаю смерти Дианы, Алис Шварцер сказала, что принцесса не умела делать выбор (Die Zeit, 37, 1997; Шварцер – одна из крупнейших немецких феминисток). Была ли леди Диана женщиной сегодняшнего или вчерашнего дня? Она была субъектом и объектом. Она умела ломать самые устойчивые условности, но не смогла пойти своим собственным путем. Она могла навязывать себя мужчинам, но оставалась их орудием: династическим или для продвижения по социальной лестнице, это не важно. Такой образ жизни не делал ее менее интересной или менее понятной. Напротив, он делал ее ближе, человечнее. Она представала как пустой сосуд для проекций пустой публики. Женщины и даже мужчины из разных стран, принадлежащие к различным слоям общества, могли идентифицировать себя с ней.

Воспользовавшись результатами этого анализа, мы можем назвать миф о принцессе Диане «мифом об отсутствии выбора».

Миф о выборе – это недавняя коллективная ценность. Это кредо начало обретать очертания в эпоху Просвещения, но только в нашем веке стало действительно частью системы ценностей, разделяемых обществом: американского образа жизни. Эта система только за последние полвека распространилась в Европе и в последние годы в других странах, которых коснулась глобализация. Смысл этого «мифа» заключен в предпосылке, что каждый имеет право и возможность выбора в отношении собственной жизни и что такая возможность предоставляется нам ежедневно. Теоретическая схема, весьма далекая от реальности или от глубоких чувств для большинства из нас (по этой причине было бы лучше говорить об «идеологии» выбора).

Она абстрактна, поскольку трудности с выбором испытывают все. В действительности неспособность сделать выбор – это нормальное состояние. Иллюзия, что можно постоянно делать его, – это, напротив, революция, совершившаяся в последние десятилетия на наших глазах, исключительность которой оказалась почти незамеченной.

Оставим за скобками то, что к ней не относится. Кажется, что идея выбора побеждает, потому что эта «рыба» нашла для себя обширные воды, в которых она может плавать, – рыночную экономику. Большой супермаркет, в котором мы живем, внедряет в нас мысль, что выбирать можно всегда. Так же как государство заявляет о нашем праве на здоровье и подкрепляет свои обещания аспирином, но не препятствует росту числа раковых заболеваний, так и глобальный рынок говорит о праве на выбор, но сводит его к альтернативе между кока-колой и пепси. Наша свобода выбора растет, но в вещах действительно важных мы не выбираем почти никогда, мы ограничиваемся утверждением того, что решают за нас внешние обстоятельства: даже в любви, как показывает непрекращающийся рост количества разводов, призванных запоздало исправить последствия этой неспособности.

Как мы стали такими доверчивыми, что позволили себя убедить, будто выбор всегда возможен?

Чтобы не остаться абстрактной прокламацией, чтобы стать мифом, идеология выбора нуждалась в образе выбора, в герое, совершающем выбор. Так она распространилась через средства массовой информации и стала популярной, что не означает верной. Средством ее распространения стали массовые зрелища: продукция Голливуда. Голливудский герой отличается не тем, что он силен: таковы были уже герои Гомера. И не своим чистосердечием, потому что это качество было обычным для героев средневекового эпоса. Он примечателен тем, что делает выбор и безупречно ему следует, – вот представление о человеке, преобладающее в масштабах планеты и побеждающее числом. Но также и представление о человеке, которое ничем не обусловлено и в которое с трудом верится. Одностороннее представление, которому не хватает глубины, которое заставляет нас при слове «Голливуд» едва заметно поднимать брови.

Как уже было сказано ранее¹⁰², если мы ограничимся самым существенным, можно выделить два представления о человеке. Одно – классическое, второе – голливудское. Первый – это человек, полный противоречий, парадоксов, амбивалентный. Второй – «человек выбора». Один существует в природе. Второй – нет.

Человек из классического описания представлен в трагедии, античном эпосе, Священном Писании и великой литературе любого времени. Он всегда имеет плотность и глубину; часто он видит зло, в которое его затягивает, и хотел бы его избежать. Почти всегда, однако, он обнаруживает, что у него нет выбора. Орест знает, что если он убьет Клитемнестру, то будет осужден как матереубийца; а если не убьет, то будет проклят, потому что не отомстил за отца. Однако он должен нести свой жребий и испить до конца чашу своих противоречий.

Это не отдельный случай персонажа, полного страстей и не подозревающего о самодисциплине. То же самое происходит с апостолом Павлом, когда он говорит: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю» (Римл. 7:19). Павел – великий стратег, которому христианство обязано своим успехом в массах. Но, с нашей точки зрения, это герой, которому присущи противоречия. Еще один подвид трагического героя.