…Меня всегда дёргает от таких названий. Куйбышево, Ароматное, Танковое, Майорское, Героевское… Вся карта Тавриды покрыта этими новоделами послевоенной застройки. Лишь до неузнаваемости перестроенная мечеть или случайно сохранившаяся арабская надпись у источника намекнут об истинной истории этих мест, перечёркнутой нелепыми псевдонимами, перечёркнутой глухим забвением. Исчезли, сгинули, навек пропали Инкерман, Карасубазар, Аджимушкай, Эльтиген. Хорошо ещё реки сохранили свои имена, да море всё ещё Чёрное, а не какое-нибудь «имени XXVI съезда». Кипарисы — и те уцелели чудом, попав под державный гнёт Кремлёвского Горца, повелевшего заменить их эвкалиптами. Бедные кипарисы, их-то за что?
…Тяжела Его длань, тяжела Его воля, тяжело Его слово. Мёртвая длань, мёртвая воля, мёртвое слово… Он не ушёл. Он всё ещё с нами, всемогущий, великий, всесильный. Даже здесь, даже среди пустынных гор мы слышим Его голос, чуем взгляд его жёлтых тигриных глаз…
Чем дальше, тем жарче, тем выше вздымается придорожная пыль. Дорожка переходит в асфальт, мимо нас начинают проноситься рейсовые автобусы и легковушки, начинённые туристами. Не завидую Чёрному Виктору — поход по столь индустриальному пейзажу вряд ли может понравиться. Почти с облегчением мы с Борисом замечаем белые кварталы домов, абсолютно одинаковых и безликих, — паршивый городок Куйбышево, обитель густопсовых отставников. Куйбышево, развалившееся на месте разорённого древнего Албата…
И вновь перекрёсток, на этот раз — прощальный. Нам с Борисом налево. Чёрному Виктору прямо. Тоскливо расставаться — даже с Сусманом. Ну, орлы, хватайте рюкзаки! Только не навешивайте их на командира, по очереди несите, что ли…
Счастливо, Виктор! Смотри за своей командой, когда будете подниматься к Сюренскому гроту. Ну, будь здоров! Я напишу…
Бредём, загребая кроссовками пыль. Вот и всё, погуляли… Эх, пробежаться бы с ребятами дальше — на Сюрень, к Эски, к Мангупу… Увы, труба зовёт, Херсонес отпустил нам только эти два дня. Но на Мангуп мы всё равно сбегаем, правда, Борис?
Жара. Серый вязкий асфальт. Идём к автостанции.
Рабочая тетрадь. с. 25.
Хергород встречает нас полнейшим равнодушием, наглядно демонстрируя, что, как ни странно, прекрасно может обходиться и без нас. Бабка в воротах смотрит настолько подозрительно, что вновь железным голосом приходится сообщать нашу экспедиционную принадлежность. Всё по-прежнему — народец так же спешит на пляж, у Эстакады вовсю функционирует обжорка, бездельник Слава просит закурить и без всякого видимого интереса спрашивает, где мы пропадали. Да так, Слава, прогулялись слегка, позагорали. Ну как, завтра выходим на родной раскоп? Вот и отлично.
На бельевой верёвке, натянутой рядом с Верандой, как обычно, полощутся на ветру, словно флаг экзотический страны, плавки Луки. Эге, Борис, а тут кое-что изменилось. И как их много!
«Их» — новых соседей. За время нашего отсутствия чья-то экспедиция густо заселила пустовавшие сараи и вагончики. Живите, ребята, пользуйтесь, всё равно самое ценное мы уже вынесли! Придётся вам грабить в ином месте, ежели сноровки хватит…
Кое-что переменилось и на Веранде. У входа нас встречает строй пузатых трехлитровых ёмкостей из-под жёлтого чудовища, именуемого «Ркацители», а на пустовавшем прежде лежаке растянулась чья-то долговязая фигура. Ага, Борис, вот и пополнение! Оч-чень приятно, оч-чень… Ваше деревянство, многоуважаемый Буратино.
Буратино — не новичок в Хергороде, но называть его ветераном язык как-то не поворачивается. Странный он какой-то. Конечно, все мы тут весьма своеобразные, но Буратино странен по-своему. Он — не наш, совсем не наш. Все эти годы он всё равно — посторонний. Буратине не интересен Хергород, ему не интересно на раскопе, где, между нами говоря, деревянненький ни разу не появился. Буратино приезжает сюда пить, купаться и отдыхать от своей супруги. По-моему, он до сих пор толком не понимает, зачем ездим сюда мы, и считает нас по меньшей мере сдвинутыми по фазе. И вообще, он — Буратино. Деревянненький.
…Буратино, бревно, дубина, полено, шпала! Буратина заявилась, бревно навалилось, дубина вломилась, полено скатилось, шпала упала…
А ещё он любит учить всех жить — в том числе и нас. И не просто жить, а жить в Херсонесе. Мы, уверена шпала, живём здёсь не так. Мы тратим время зря. Вот и сейчас, только голову повернул…