Созвездие Гончих Псов

Ругательство это относилось к самому себе. Он вспомнил глаза Зинки, как бы искусственно удлиненные, шепот – «вот вы какой», и у него заколотилось сердце. «Сколько ей лет?» – подумал он и решил, что года двадцать три—двадцать четыре.

Костюм он надел синий, вышел на улицу без кепки, теплый ветер пригладил его волосы. Он взглянул на себя в зеркальное стекло магазина и внезапно ощутил, что стал гибче, свежее, полон мальчишеского задора.

Насмешливая и явно искусственная мысль об омоложении, проскочившая в мозгу, была данью застарелой привычке. Чувство молодости, ветра, то чувство, что, не задумываясь, можно определить как начало подлинного счастья билось в теле, как сердце.

В саду, в горах листвы сверкали белые и небольшие лампочки, – было похоже на иллюминацию. Запах духов и политых дорожек был совершенно южный, немыслимый на севере. Полосы зеленого света, черные кущи деревьев и звенящее нарастание скрипичной песни вызывали ощущение печального и свежего отдыха.

На скамейке у фонаря, светившего с высоты шипящей звездой, сидела Зина. Батурин остановился и смотрел на нее, пораженный.

Она была бледна от света фонаря. В небрежной ее позе, в том, как она устало откинулась на спинку скамейки и глядела в темноту кустов, задумавшись о чем-то, было нечто необычное, заставившее Батурина простоять в тени несколько минут.

Он растерялся. Если бы его спросили, что он ощущал, глядя тогда на нее, он, очевидно, ответил бы несвязно и глухо о цветении, полном терпкости и порыва.

Она раздраженно похлопывала перчаткой по высокому колену. Короткий шуршащий английский плащ не скрывал ее легких ног в шелковых серых чулках. Поля маленькой шляпы закрывали тенью глаза, но Батурин знал, как нестерпимо они блестят нетерпением и смутной бушующей болью. Были видны на щеке косо и четко подрезанные блестящие волосы.

«Неужели она проститутка?»

То, что он видел, – эта молодая и печальная женщина, Зинка с асфальта, – было невозможно, таило в себе начало почти чудесной перемены.

Батурин медленно подошел. Она встала.

– Наконец, вы пришли, – сказала она с легким упреком, и Батурин не узнал ее голос – так он был чист. – А я боялась, что не увижу вас…

Батурин смотрел на ее губы, – тонко очерченные, едва вздернутые, они дрожали. Он не мог поверить, что вчера в пивной эти же губы кричали «зараза, дермо».

– Неужели это вы? – спросил Батурин и в темноте покраснел – вопрос был действительно глуп.

Она резко повернулась к нему, усмешка показала ее ровные сверкающие зубы.

– Да, я, я, я… Я, проститутка Зинка. Я – дорогая проститутка, – за красоту платят больше. Вы ошиблись, если приняли меня за рублевую. И Соловейчик врет, когда болтает вам об асфальте. Вчера я была пьяна, говорила все, что вам надо было знать. Вы очень обиделись?

– Нисколько.

– Идемте, – она тронула его за руку. – Пойдем в тень, здесь светло, трудно говорить.

Переходы от робости к вызову, от печальных слов к дерзости, звенящей в голосе разбитым стеклом, заставали Батурина врасплох.

– Прежде всего не зовите меня Зиной. Зовут меня Валей. Я кое-что хотела спросить…

– Спрашивайте. Потом буду спрашивать я.

– Вот вы засмеялись: говорите, что я нисколько не обидела вас. Это правда?

– Правда.

– Почему?

– Потому, что вчерашний рассказ – чепуха. Нет у меня никакой невесты.

Валя остановилась. В темноте Батурин не разглядел ее лица. Он ждал дерзости, но, как всегда, ошибся.

– Боже, какая я дура!.. Теперь расскажите мне все, но только чистую, чистую правду.

Батурин рассказал ей историю с дневником, с Нелидовой и Пиррисоном. Когда он кончил, она повторила так же загадочно вчерашнюю фразу:

– Вот вы какой! А теперь я расскажу вам об этом Пиррисоне. Он негодяй. Где он сейчас, не знаю. Два месяца назад был в Ростове, потом уехал в Таганрог, оттуда в Бердянск. Я готова была убить его. Вы это никогда не поймете, потому что вы – мужчина, а знаем мужчин до конца только мы. Я прожила с ним две недели, я боялась его, теряла голос, он бил меня. Я однажды нанюхалась кокаину и отравилась. Но меня спасли. Я думала тогда, что напрасно.

Она помолчала.

– Вот и все. А что вы хотели спросить?

– Почему вы позвали меня?

Валя в ответ засмеялась.

– Часто смеешься вместо того, чтобы плакать. Отвечать я не стану. Пойдемте.

По Садовой она почти бежала, не глядя по сторонам. Так же быстро спросила:

– Что вы будете делать?

– Поеду в Таганрог.

– Когда?

– Завтра же. Тянуть незачем.

– Я кое-что узнаю сегодня вечером о Пиррисоне. Как вам это передать?

– Назначьте место.

– Утром, но рано, в восемь часов, вы сможете прийти в порт, в кофейню Спиро, знаете? А теперь прощайте.

– Прощайте, – Батурин крепко пожал ее горячую руку. – Я благодарен вам страшно.

На ладони остался запах духов, и Батурин вечером, ложась спать, не мыл рук, – было жаль смывать этот запах.

Утром в кофейне Спиро – розовой и грязной – он уже застал Валю. Она была бледна.

– Что с вами?

– Так… ночь не спала. А с вами? Вы тоже очень бледный.

– Тоже не спал, – ответил Батурин и улыбнулся. Она испуганно опустила глаза. Батурин заказал кофе, но Валя даже не притронулась к чашке.