Созвездие Козерога, или Красная метка

– Кто вы? – в голосе ее не было и тени дружелюбия. Большую часть крохотного, чуть больше моего кулака, личика с нездоровым румянцем занимали огромные карие глаза.

– Мы из собеса, – поспешно сказала я первое, что подсказала мне интуиция.

С детства разбитой параличом Любе Синельниковой было тридцать шесть лет, но, если бы вы этого не знали, то ни за что не дали бы бедняжке больше двенадцати. Приблизившись к ней, я чуть было не уронила прислоненные к кровати костыли.

– Мы из собеса, – повторила я. – Временно. Замещаем вашего соцработника, Серафиму Чечеткину. До тех пор, пока она не выйдет из больницы. Пришли познакомиться, посмотреть, чем можно вам помочь…

– Помочь! – горько всхлипнула Синельникова. – Вы что, издеваетесь?! Помочь! Как будто мне можно помочь…

Она тяжело, натужно закашлялась, еще глубже зарывшись в груду тряпья.

– В любом случае, мы наверняка можем для вас что-то сделать, – сказала я успокоительно, отметив про себя, что женщина и не подумала поинтересоваться – что же случилось с Серафимой. – Как вы себя чувствуете?

– Я умираю, – ответила она глухо.

– Ну что вы!

– Умираю. Чувствую, что умру. Прямо здесь и умру. И сгнию здесь же. Вот на этой кровати.

– Да перестаньте!

Люба закусила губу. Она не плакала, но в ее огромных ввалившихся глазах было столько боли и отчаяния, что я растерялась. Что можно сказать в таких случаях? Возьмите себя в руки? Не отчаивайтесь? Все будет хорошо? Чушь какая…

– Вот что, – сказал Сашка резко. – Сейчас же прекратить эту панику. Люба! Отвечайте мне четко, ясно и без слез: как вы себя чувствуете?

– Я хочу есть…

– Есть? Кушать?

– Да… – ответила женщина и отвернулась, спряталась от стыда. – Давно хочу…

– Так. Понятно. Сколько дней вы не ели?

– Три. Три дня назад мне принесли пенсию…

– Пенсию по инвалидности?

– Да…

– Где же она?

– Они забрали ее! – с болью выкрикнула женщина. – Сразу все взяли, до копеечки! И ходят, ходят, бутылками гремят, шумят… Дверь снесли, я мерзну… Ко мне не заходят. Пропивают мои деньги! Мои! А я… А мне… Даже корки хлеба мне не кинули!

– «Они» – это ваш отец?

– Да. И брат.

– Понятно, – скрипнул зубами Сашка. На скулах моего сына обозначились резкие тени. Он снова оглядел нищенскую обстановку, саму Любу, ее костыли. И вдруг, ни слова не говоря, вышел из комнаты.

– Куда ты? – крикнула я вслед. Но Сашка быстрым шагом пересек коридор и вышел из квартиры.

– Люба… успокойтесь. Сейчас все устроится, – я осторожно присела на край кровати, нащупала под тряпками малюсенькую ручку и сжала ее.

– Там, – вдруг жарко шепнула она мне на ухо, – под кроватью… судно…

Все во мне разорвалось от жалости, когда, достав выщербленную посудину, я стала осторожно пристраивать ее под убогую. И увидела Любино тело – синее от холода, с дряблой бледной кожей, под которой пугающе четко выступали ребра и кости таза. «Хорошо, что хоть без воды ее не оставили», – подумала я, заметив тут же, возле кровати, грязную пластиковую бутылку. На ее боках осел иней. Крошечные льдинки хрустели и в постели женщины.

– Люба, брат с отцом все время вас таким образом обирают? Что же они – оба нигде не работают?

– Да кто их возьмет! – губы ее презрительно искривились. – Алкаши проклятые.

– А… простите за вопрос, других родственников нет у вас?

– Никого… Была мама – умерла. С тех пор я тоже… уже не живу.

– Все устроится, Люба, – повторила я.

– Сима тоже так говорила…

Я насторожилась:

– Сима?

– Да… Постойте! Вы сказали – Сима в больнице? Она тоже болеет?

– Она в больнице, болеет, но скоро поправится, – ответила я, помедлив самую малость.

Конечно, с точки зрения интересов следствия, мне бы следовало воспользоваться моментом и продолжить разговор на эту тему. Но в данном случае я готова была скорее обеими руками расписаться в непрофессионализме, чем обрушить на несчастную дополнительный поток дурных известий.

– Скорее бы, – прошептала Люба, устало опуская тонкие веки с подрагивающими ресницами. – Скорее бы она поправилась… Она, Сима, им меня в обиду не давала. Она сама все деньги забирала и покупала для меня… Молоко покупала, мясо, сыр. Лекарства. Пельмени приносила, домашние… Сама стряпала. Вкусно… И в больницу ко мне приходила, меня два раза в год в больницу кладут…

Быстрым шагом вошел Сашка – руки его оттягивали два тяжелых пакета.

Когда мы накормили и напоили Любу Синельникову, возникла новая проблема: как быть дальше? Оставлять парализованную и, кажется, больную женщину (она несколько раз закашливалась и долго не могла отдышаться) наедине с пьющими родственниками было нельзя.

– За ней приедут сейчас, я договорился, – ответил Сашка на мой вопрошающий взгляд. – Позвонил в приют, все объяснил… пригрозил, что если бросят женщину – мы про них статью в газету напишем! Разгромную!

– И напишем, – сказала я твердо.

Писать не пришлось. Не прошло и получаса, как комнату заполнили люди в белых халатах: два врача и санитары с носилками. Но и носилки не понадобились. До машины Любу Синельникову Сашка донес на руках, и женщина с комплекцией девочки-подростка доверчиво обнимала его шею скрюченной рукой.

* * *