Созвездие Льва, или Тайна старинного канделябра

– Итак, моя прекрасная мадам, желаете ли вы знать, чья рука водила пером, начертавшим слова сей роковой записки? Я вам скажу. Семен Владиленович Парамонов скажет, как на духу. Никто не сказал бы вам этого в этих стенах – всюду лгуны, завистники и предатели, – а Семен Владиленович Парамонов скажет. Семен Парамонов будет в очередной раз оболган, грязно обруган и даже бит, но он скажет, о да, он не станет скрывать…

Тут Ада шевельнулась и, наверное, грозно повела бровями, потому что пафосный пыл у Семена Владиленовича Парамонова сразу пропал, и, сжавшись, как опустошенная резиновая клизма, он поспешно произнес, как выпалил:

– Это Майка.

– Какая майка? – нависла над ним Ада.

– Наша Майка, здешняя Майка, Строганова то есть Майка, – затараторил он скороговоркой. – Роли комических старух исполняет, очень бездарно исполняет, между прочим… Хотя занимает отдельную гримерную. Я вот уже лет тридцать как второй герой-любовник, а отдельной уборной, между прочим, не имею. Судьба… Враги… жизненные и финансовые неудачи… карма и неустроенность быта… – забормотал он, и до Вероники отчетливо донесся сивушный запах его дыхания.

– Где ее гримуборная, этой вашей Майки?

– А вот, – дрожащий палец в обрезанной перчатке указал на одну из дверей, окрашенных тем мерзким цветом, который получается, когда пьяный маляр смешивает желтую и коричневую краски и, подумав немного, для чистоты эксперимента добавляет зеленой.

– Я пойду?

– Иди. Побереги себя, Семен Парамонов. Не покупай на все сто долларов дешевого портвейна.

– Что вы, что вы, мадам! – забормотал старичок, удаляясь от них по стеночке. – Какой портвейн? Так, рюмку хорошего коньячка перед обедом… для прочистки сосудов… и врачи очень советуют…

Но обе они теперь потеряли к Парамонову интерес. Оказавшись рядом с гримерной загадочной Майки, Ада сперва постучала, а затем, не дождавшись ответа, брезгливо толкнула дверь, которая захлопнулась за ней с удивительно сочным звуком. Вероника едва успела войти следом и только по счастливой случайности не получила створкой по голове или мягкому месту.

Они очутились в неожиданно чистой и даже, можно сказать, уютной комнате. И светлой. Из отмытого до блеска окна лился чистый солнечный луч, внутри которого танцевали крошечные пылинки. Убогость обстановки (грубо сколоченный из простых досок гримерный стол с лампионами, кресло, покрытое слежавшимся, побитым молью мехом, и голый манекен) компенсировалась немудреными украшениями в виде вырезанных из бумаги кружевных салфеток. Они были повсюду.

На низенькой тахте лежала и часто-часто стонала маленькая, полная женщина с высокой седой прической. Ноги ее, обутые в черные лаковые туфли на каблуках, свешивались с края тахты, как две кегли. На женщине было надето что-то бесформенное – то ли халат, то ли балахон, – отделанное искусственным мехом. Правую руку Майя Строганова забросила за голову, левую очень красиво положила на грудь и всем своим видом демонстрировала невыразимое страдание.

– Что с вами?! – воскликнула Вероника, наклоняясь над тахтой.

Ответом ей был все тот же, перемежающийся частыми вздохами, стон.

– Вам плохо? Да?

– Да. Мне плохо, – ответила актриса высоким сопрано.

– А… а на что вы жалуетесь?

– На репертуар!

– На что?!

Тут Майя Строганова вдруг резко присела на кровати и, не спрашивая, кто они такие, и даже вовсе не интересуясь целью их присутствия в ее гримерной, вылила на головы девушек целый ливень жалоб на судьбу, профессию, режиссерское коварство, низость коллег по цеху, мизерные гонорары, и главное, главное – на толстокожесть авторов современных пьес, которые совсем, ну совсем не хотят писать роли для талантливейших, красивейших, но, увы – пожилых, пожилых, пожилых актрис!

– Это невозможно! – рыдала она. – Совершенно невозможно! Современный зритель требует современных, или, как они это называют, продвинутых пьес, а продвинутые авторы считают, что их продвинутость должна быть подчеркнута задвинутостью старых мастеров! С нами поступают точно так же, как с куклами в театре марионеток! Считают, что мы износились и давно сданы в утиль! Божжже, божжж-жж-жже мой!!! Всего четыре месяца назад в этом театре отмечали мой очередной юбилей, а теперь они вычеркнули меня из всего репертуара! Но ведь я хочу жить! Жить! – крикнула Майя фистулой и снова упала на тахту.

Никто не собирался лишать актрису жизни в ближайшее время, и Вероника собралась было сказать ей об этом, но Майя Строганова опять привстала, протянула в ее сторону руку, приказывая молчать, и снова повторила:

– Я хочу жить!!!

После чего окончательно забилась в рыданиях, закрыв лицо вышитой подушкой.

– Прекрасно! – сказала Ада.

Она взяла стоящий у столика стул, повернула его спинкой к тахте, уселась верхом и сложила руки на спинке, выставив по бокам острые локти. Рыжие волосы заструились по ее плечам, как расплавленное золото, и почти коснулись пола.

– Прекрасно, дорогая! Не знаю, для кого вы готовили эту речь, для нового режиссера или своей модистки, но сыграно и сказано великолепно.