Созвездие Стрельца

Старую бревенчатую избу, купленную пять лет назад на берегу озера, отец, наняв строителей-турок, снес. На ее месте был построен дом, тоже бревенчатый, но обшитый тесом и спланированный по образцу дворянской усадьбы тургеневских времен. Небогатой, очень простой и ладной усадьбы с мезонином и флигелем для мастерской.

– А, вот печь твоя новая! – сказала Тамара, войдя в просторную комнату на первом этаже.

– Она, – кивнул отец. – Это голландка, под изразцы. А в кухне русская, в ней готовлю.

Еду, приготовленную в русской печи, она любила, а отец и вовсе считал единственно подходящей для человека, добавляя, впрочем, что средиземноморская лучше, да где ж ее взять в Озерце. Тамара полагала, что русская печь подходит ему еще и потому, что возиться с едой вообще не нужно: сложил в чугунок мясо и овощи, залил водой, поставил в вытопленную печку на ночь – утром вынул готовое. Для здоровья в самом деле идеально, тем более при его аскетизме и в его возрасте.

Пока обедали чем-то средним между супом и жарким, действительно очень вкусным, Тамара рассказала о своей жизни. Как сжималось время, когда она оказывалась рядом с отцом! Вроде бы столько происходило с ней за год, а уложилось все в несколько коротких фраз… И исчерпывающе уложилось. Грусть промелькнула у нее в сердце, но сразу же исчезла, потому что причина этой грусти была неясна.

– Во Францию когда едешь? – уточнил отец.

– Через неделю.

– Как Олег терпит! – хмыкнул он. – Все лето на даче сидишь, только домой явишься – сразу снова хвостом крутнешь.

– Я хвостом не крутну, – пожала плечами Тамара. – И Олег ничего не терпит. Он в Махре жить не может, да и не хочет. А мне это необходимо. Так у нас сложилось.

– У каждого по-своему складывается.

Она поняла, о чем он подумал при этих словах. У него с мамой все было иначе. Но так, как было у него с мамой, не бывает, наверное, ни у кого. Во всяком случае, ей ничего подобного видеть не приходилось.

С тех пор как она выросла настолько, что могла уже оценивать родителей как обычных людей, а не как что-то единое с собой и в то же время ослепительно сияющее где-то над нею, – Тамара поняла, что мама и отец совсем разные. Даже абсолютно противоположные.

Мамино спокойствие – и отцовская нервность. Мамина способность делать все неторопливо, основательно – и стремительность каждого отцовского движения, даже когда он расписывает керамику замысловатыми картинами. Мамина примирительность в самых неожиданных обстоятельствах – и его вспыльчивость во время обычного повседневного разговора.

Пронзительный блеск светлых отцовских глаз был сродни сверканию льда на горных вершинах. А темнота маминых подсвечивалась изнутри очень ровным огнем.

При таком очевидном несходстве они, поженившись чуть не детьми, прожили вместе всю жизнь, и едва ли их расставание когда-нибудь длилось дольше трех дней. Когда отец поехал на полгода в Среднюю Азию изучать бирюзовую керамику Бухары, темные глазури гиждуванских мастеров и прочие древние секреты, мама оставила работу, чтобы поехать с ним, хотя ради этого ей пришлось уйти с должности завотделением в больнице; Марина считала, что это все-таки слишком.

Но такое соединение противоположных по складу людей не казалось Тамаре странным. Она была приметлива и еще в детстве начала разбираться, как оно происходит – какие мелкие и многочисленные механизмы при этом действуют, что в их действии относится к простому быту, а что к необыденному и сложному составу жизни. Она быстро поняла, что мамина терпеливость не означает мягкотелости, что отцовская вспыльчивость есть признак не дурного характера, а сильного эмоционального напряжения, в котором он живет постоянно, и что вспыльчивость эта всегда ведет к какому-нибудь важному шагу в непрекращающемся его развитии…

Бог знает зачем она в этом разобралась. Никогда в ее собственной семейной жизни все это ей не пригодилось.

– Как твое здоровье, папа? – спросила Тамара. – Маринка от тебя одни бодрые реляции слышит.

– Так и есть, как слышит, – пожал плечами он. – С какой стати я врать стал бы? Мне от своего здоровья теперь одного только надо: без хлопот отойти.

Тамара промолчала. В пустых возражениях отец не нуждается, да и она не нуждается в том, чтобы их высказывать.

– А Маринка, чем за моими интонациями следить, лучше бы сама не скрытничала, – добавил он. – Какое у нее там личное крушение, а?

– Она тебе что, рассказала?

– Ничего не рассказала. Говорю же, скрытничает. А зря. Вы с Олегом гармоничные сверх всякой меры. А я бы ей гнева посоветовал.

– Вряд ли она к твоему совету прислушалась бы, – вздохнула Тамара. – Гнева!.. Влюбилась в какое-то ничтожество и переживает, по-моему, только о том, что это выяснилось.

– Кем выяснилось? Тобой, Олегом?

– Ею. Мы этого ее возлюбленного даже не видели.

– Ну так рассталась она с ним или нет?

– Спроси что-нибудь полегче.

Спрашивать отец не стал. То ли понимая, что ответить ей нечего, то ли от того остывания душевного, приметы которого Тамара уже начинала замечать и в себе.

– Ну и оставь тогда, – сказал он. – Пусть идет как идет. Свое сердце мы с тобой Маринке в грудь не вложим.