По дороге я несколько раз набирал номер ее мобильника и, вслушиваясь в равнодушные мерные гудки, почти физически ощущал, как сердце сжимает чья-то невидимая ледяная рука. Что могло случиться с Мариной? Или нет, не с Мариной. Конечно же, не с ней, потому что голос по телефону у нее был вполне живой и здоровый, я бы даже сказал – веселый. Может, в припадке злости, который еще не прошел у нее после нашего разговора, она сотворила что-нибудь страшное? Прирезала кого-нибудь… подожгла гостиничный номер… Изуродовала себя? Не очень похоже на Марину – ведь вторым ее любимым занятием после секса было как раз любование собой, она могла часами смотреться в абсолютно любую гладкую поверхность, которая была способна отразить ее прекрасный лик… Нет, эта женщина не станет пить уксус, резать вены и вообще следовать поговорке «Выбью себе глаз, пусть у моего мужа кривая жена будет».
Но вот это? Вот это вот: «Иди скорей, посмотри, что ты со мной сделал!» Что я с ней сделал? Ровным счетом ничего! Строго говоря, это она сама залепила мне такую пощечину, что я еще удивлялся, почему не расшатался зуб…
По счастью, в это раннее время кишки московских дорог еще только начинают заполняться машинами, и до Текстильщиков я добрался за каких-нибудь пятнадцать минут. Сонный администратор на ресепшене кивнул мне, как старому знакомому. Возможно, он кивал мне точно так же и раньше, но в другое время я просто не обращал на него внимания – тут же меня передернуло от предчувствия крупной неприятности.
– Добрый день. Вам ключ от…?
– От двести семнадцатого, пожалуйста.
Поскольку мы с Мариной приезжали в эту гостиницу как минимум три раза в неделю на протяжении последних четырех месяцев, портье вполне мог запомнить, что я – это я и мне нужен ключ от двести семнадцатого. И он запомнил, конечно, запомнил. Но при этом увел взгляд в сторону и, вместо того, чтобы сунуть мне ключ, принялся топтаться на месте, как боевой конь.
– В чем дело?
– Да, собственно… – он кашлянул в кулак. – Нет, я просто к тому, что это не мое дело…
– Ну?
– Ваша дама уже получила ключ, она там. Постойте! – крикнул он мне вслед, потому что я рванул вверх по лестнице. – Я всего только здесь работаю и… И потому не хочу неприятностей.
– Да в чем дело, в конце концов?!
– Она там не одна. Конечно, это не мое дело… Но я на случай, если вы вдруг решите устроить шум. Я всего только здесь работаю…
Не дослушав его, я уже бежал по лестнице вверх и затем налево по коридору до двести семнадцатого номера. Дверь была закрыта не плотно: не заметив этого, я толкнул створку изо всей силы и буквально влетел в номер, еле успев затормозить на середине коридора. Если Марина была в комнате «не одна», то эти двое, наверное, сговорились играть в молчанку, потому что до меня не доносилось ни звука. Сделав два глубоких вдоха, я вошел в комнату.
А войдя в комнату…
…Марина висела на крюке от люстры под самым потолком, и перевернутый стул, от которого она оттолкнулась ногами (либо который у нее из-под них выбили), валялся на ковре точно напротив незаправленной кровати. Грива роскошных каштановых волос была переброшена Марине на лицо, сквозняк шевелил их – и некоторые тонкие волоски, как паутинки, парили в воздухе, подсвеченные розовым рассветным солнцем. На ней был тот же самый строгий костюм, в котором она ушла от меня несколько часов назад, и те же туфли на высоких каблуках – одна сорвалась с ноги и лежала на ковре чуть в стороне от стула, вторая покачивалась на носке ноги и грозила тоже вот-вот сорваться вниз.
Это было такое точное воссоздание картинки, которую еще вчера вечером я видел на первой фотографии, что у меня возникло ощущение дежавю.
Еще раньше, чем я успел охватить взглядом все это, в нос шибанул резкий запах. Я вспомнил, что у повешенных срабатывает кишечник и мочевой пузырь, заметил небольшую лужицу на ковре под телом, и только теперь к горлу подступила тошнота.
Но, собрав остаток сил, я шагнул к телу и коснулся Марининой руки. Она была совсем холодная. Более того – начинала коченеть…
Хватая ртом воздух, я выскочил обратно в предбанник, долго дергал дверь – о черт, как же она открывается?.. на себя или внутрь?! забыл, все забыл! – в конце концов буквально выпал из номера, захлопнул дверь и прислонился к ней, глубоко дыша и, наверное, глядя вокруг себя совершенно дикими глазами, потому что портье, который, оказывается, подсматривал за мной из-за выступа стены, сперва вытянул шею (почему я его и заметил), а затем кинулся вниз по лестнице, отчаянно стуча каблуками.
Я бросился за ним. Это было больше инстинктивное движение – куда-то бежать, кого-то ловить. С тем же успехом я мог начать ломиться в соседние номера – кстати, все как один закрытые.
В два-три тигриных прыжка я настиг тщедушного портье и прижал его к стене, предварительно хорошо тряхнув за плечи. Астеничное тельце в форменном бордовом костюме с золотой окантовкой заболталось, как вешалка в открытом платяном шкафу.