Созвездие Стрельца, или Слишком много женщин

Он затравленно оглянулся, но из четырех очевидцев около нас осталась стоять только бабка – божий одуванчик в шерстяной вязаной шапочке. Опираясь на клюку, она мелко-мелко трясла седой головой с выбившимися из-под шапки седыми буклями и пожевывала губами, под которыми тоже росло несколько жестких седых волосков. Бабка стояла в самом свете фар, и ее согбенная почти под прямым углом фигура в жуткой хламиде производила… б-рр! – вот какое впечатление она производила.

Я отвернулся, постаравшись, чтобы ведьма с клюкой не заметила моей брезгливости, и снова переключился на старшину:

– Одним словом, благополучно разрешив это дорожное недоразумение и выразив благодарность доблестным стражам порядка, участники дорожно-транспортного происшествия, усталые, но довольные, разъезжаются по домам. Спасибо вам, товарищ сержант, при случае не премину замолвить за вас словечко и вашему строгому начальству.

Быстро запихнув на заднее сиденье несостоявшуюся самоубийцу, я сел за руль и тронул авто с места, напоследок сделав ручкой гаишнику и бабке тоже – на всякий случай.

Я проехал несколько сот метров и, только когда парочка, стоящая на дороге окончательно скрылась из виду, я вывел машину на обочину, заглушил мотор и обернулся к сжавшейся на заднем сиденье дурочке в грязном пальто:

– Слушаю тебя.

Она сверкнула из темноты диким, как у степной кошки, взглядом и промолчала.

– Ну?

– Что? – пискнула она из темноты.

– Это я тебя спрашиваю – что? Слух у меня хороший, психика тоже, галлюцинациями я не страдаю и потому безо всяких «кажется» и «если я не ошибаюсь» говорю точно: ты назвала госавтоинспектору мое имя, и я это слышал. И не просто назвала, а призналась, что нарочно хотела броситься именно под мои колеса. Было дело?

– Было…

– Ну тогда, я надеюсь, ты не в обиде на меня за вопрос: за каким дьяволом тебе это понадобилось? Ты что, с глузду сдвинулась? Или я стал объектом кровной мести? Если так, то должен же я хотя б знать…

– А вы меня совсем не помните? – вдруг спросила она. Голос на этот раз звучал гораздо громче, но в нем – о ужас! – отчетливо сложились истерические интонации.

Опа! Оказывается, я должен сам разрешить этот ребус. «Помните – не помните», странный вопрос. Мало ли девушек я помню, мало ли сколько из них, в свою очередь, не потрудились запомнить меня. Или наоборот.

Но прямо заданный вопрос требовал как минимум хорошо обдуманного ответа. Поэтому я включил в салоне свет и внимательно оглядел забившуюся в угол, дрожавшую, как осенний лист, толстушку в грязном белом пальто и берете, по-прежнему съехавшем набок. У нее были очень круглые и очень тугие щеки, румяные даже сейчас, когда, по всем законам жанра, им полагалось быть бледными. И еще – тонкие губы, сжавшиеся в ниточку, и глаза, заключенные в густую пушистую рамку из ресничек, которые, впрочем, из-за слез и волнений сейчас слиплись в мокрые треугольнички.

Вот по этим щекам и ресницам я ее и узнал. То есть не то чтобы узнал – имя и другие анкетные данные девушки, которую я не переставал считать дурой, по-прежнему не всплывали в моей памяти – а уж на память я никогда не жаловался. Но зато я точно знал теперь, что видел ее в своей редакции. Причем не один раз. И всегда вот такой – забитой, сжавшейся, всегда выбиравшей на летучках самые затененные места, до которых не доставало бдительное око начальства.

– Как тебя зовут?

На этот раз она ответила:

– Рита… Рита Мурашко.

– Постой-постой… Практикантка?

– Да… Летом в «Стобойке» практику проходила…

– Мммм… – вот теперь в моем мозгу бешеной каруселью закрутились воспоминания, и воспоминания эти были очень смешные, – так это ты про коллекцию… коллекцию… – Меня уже душил хохот, и слова приходилось буквально выдавливать из себя. – Коллекцию заварочных чайников писала?!

– Я…

Вот тут я ее вспомнил. И упал на руль, потому что сдерживать смех уже не было никакой возможности.

* * *

Дело действительно происходило в начале лета – полгода назад. Оседлав стул, я сидел в кабинете у отвсека молодежной газеты «С тобой» Натки Игнатовой и пытался выторговать у нее хотя бы полтора дополнительных столбца под статью, над которой я трудился целую неделю. Речь в этой статье шла о подделке культурных ценностей и криминализированности рынка антиквариата, фактура приводилась богатая, а впрочем, речь сейчас не об этом.

В еженедельнике, как всегда, места под все заготовленные публикации не хватало, стол Натки Игнатовой к концу дня просто ломился от шоколадок, поднесенных ей, такими же, как я, авторами-горемыками. Я тоже глядел ей в глаза и, улыбаясь так заискивающе широко, что самому себе становился противен, двигал по столу по направлению к Натке очередную «Аленку».

Но отвсек делала мне страшные глаза и хмурила брови, на ее лице ясно читалось: «Не мешай!» Она разговаривала по телефону, и голос у нее был такой, каким дикторы Центрального телевидения вещают о вселенских катастрофах.