А потом он шел и думал – какая невероятно глупая затея втемяшилась в голову этой девчонки. Женить взрослого мужчину! Да еще на женщине, которую он и в глаза не видел! Детство, чистой воды девичьи фантазии. Может быть, кто другой так на его месте ей бы и сказал. Но беда была в том, что именно Валька ничего такого Ариадне Бардиной сказать не мог.
Причин было две: во-первых, страшно не хотелось ее разочаровывать, когда она, искоса глянув на него и насупившись, спросила так сердито, как будто он только что обидел ее любимого котенка:
– Так ты не будешь мне помогать? – и ее чуть вздернутый нос задрался еще выше, придав милому круглому лицу выражение комичной воинственности.
А вторая причина заключалась в самой Арьке – то есть Ариадне, как она поторопилась сообщить всей группе еще при первом знакомстве первого сентября.
Вся их группа, человек пятнадцать, тогда толпилась на крылечке главного корпуса – счастливые, возбужденные впечатлениями первого дня студенческой жизни, сплоченные той необъяснимой симпатией друг к другу, которая возникает в один день и может перерасти в совершенно противоположные чувства уже через неделю.
Новоиспеченные студенты только что имели удовольствие отслушать напыщенную и велеречивую речь смешного и не очень, на их взгляд, умного ректора заведения. И, гогоча, просто загибаясь от распирающего хохота, перебивая друг друга, старались как можно более похоже передразнить его манеры, дикцию, мимику… Получалось не очень близко, но и то, что получалось, веселило их до одури.
Когда же тема исчерпала себя, возникла другая мысль: куда пойти? Вариант: просто взять и вот так разойтись по домам – показался глупым и неуместным.
– Может… того? – высказался вполне определенно самый высокий парень с чуть прыщавым лицом и тонкой шеей, на которую был в четыре слоя намотан серый шарф из грубой шерсти. Было уже известно, что это Роман Капустин, будущий отличник. Ибо он единственный из всего курса при поступлении сумел набрать двадцать пять балов из возможных двадцати пяти.
– Того-этого? – уточнил Капустин еще более определенно. И для окончательного отсечения сомнений в том, что его правильно поняли, выразительно щелкнул себя по горлу.
– Я не против, – поддержал его кто-то.
– И я…
– Вообще-то… мысль-то, братцы, хорошая… только вот – где? – протянул Володька Проханов – с ним Валька закончил одну школу.
– Да вон за углом кофейня есть. «Бригантина». Там со своим нельзя. Но если скинемся… нам грамм по сто пятьдесят и девчонкам «красного»…
– Что скажете, девчата?
Девчат было пятеро, и только три из них сразу согласились идти в «Бригантину». Четвертая, взъерошенная толстушка с испуганными глазами навыкате, быстро-быстро затрясла головой. Она ничего не объясняла, но стоило только глянуть на нее повнимательней, как причина отказа четко читалась: «Мама заругает». А пятая…
Когда Валька оглянулся в поисках Арьки, то увидел, что она, закинув на одно плечо рюкзачок с тетрадками, так ни с кем и не попрощавшись, сбегает по ступенькам. Маленькая (она оказалась ниже всех в группе), но крепенькая фигурка в коротеньком пиджачке всем своим видом демонстрировала презрение к алкогольным планам однокурсников.
Он догнал ее, взял за локоть:
– Ты что?!
– А что? – спросила она насмешливо, сверкнув на Вальку круглыми карими глазами.
– Не пойдешь, что ли, с нами?
– Была охота! В засиженной мухами пивной околачиваться…
Он бы мог ей возразить, что «Бригантина» представляет собой вполне приличное заведение, облюбованное не одним поколением студентов, но отчего-то вдруг тоже передумал идти вместе со всеми. Смотрел на ее свежее, точно выточенное из фарфора личико в форме правильного сердечка, на собранные в толстую косу светлые волосы, отливающие шелком при каждом движении головы, маленький задорный нос – и не мог не поймать себя на мысли, что эта девчонка ему ужасно нравится.
– Так пойдем тогда, что ли?
– Куда?
– Ну, куда… Гулять!
И они поехали в Серебряный Бор.
Гуляли до самого вечера – вдоль Москвы-реки, которая, предчувствуя скорую зимнюю спячку, тянула серебристую чешую воды медленно и даже как будто неохотно; по затопленным листопадом просекам, что ведут к Бездонке; мимо плывущей в воздухе паутины, по шуршащему светофору палой листвы, под еле слышный гудок последнего речного трамвая…
Валька старался, как мог, и Арина молча улыбалась, пряча зарумянившееся лицо за разлапистыми кленовыми листьями, из которых она с детским увлечением собирала шуршащий багряно-желтый букет. А иногда – стоило ему совсем уж разойтись – хохотала, запрокинув голову, и атласная коса соскальзывала через плечо на спину, а Арька привычным, сердитым движением возвращала ее на место.
Потом они залезли в самый дальний конец парка, Арина нашла какую-то заброшенную лавочку с переломанными рейками на месте сиденья, и недолго думая, забралась на нее с ногами. И аккуратно расправила под собою юбочку, прежде чем присесть на давно не крашенную спинку.