Созвездие видений

— На то она и детвора, чтоб озоровать. Да пускай лакомятся, жалко, что ли? Только бы плети не мяли да незрелого не ели, а так… Ну, маханешь иной раз колотушкой, рыкнешь-ухнешь…

Гороховища, сторожиха горохового поля, была стародавнею подругою Зоряикиной матери, которая и препоручила, умирая, свое дитятко ее пригляду — а заодно и пригляду Полудницы и Гумеяницы, Овинницы и Придорожницы, всех диконьких мужичков, омутников, водяников, русалок и лесовунок. Везде была в безопасности Зорянка (и уж если на то пошло, русалушки вынесли б ее из Обимура и без подмоги Лиховидовой, стоило лишь кликнуть!), и только среди людей она побаивалась долго оставаться, чуя свое нерушимое, может, и кровное родство с теми, кто жил в этих лесах, полях, реках и горах еще прежде того, как боги сотворили разноплеменных людей и пустили их заселять Землю.

Гороховища тут же принялась потчевать гостью. От ее прикосновений недозрелый горох тут же дозревал, а желтый, сморщенный наливался зеленым соком и сластью.

— Не сразу тебя учуяла, — ласково приговаривала, она, — стара, видать, стала. Наречницы там чего-то плели — я и заслушалась.

Зорянка вспыхнула. Наречницы!.. Вот кто ей надобен!

— Гороховища, свет-душа! — вскричала она. — Неужто они здесь? Сведи к ним, молю!

Гороховища покачала буйноволосой головою.

— Чего тебе их баснословие? На что? Знаешь ведь — негоже попусту судьбу пытать. Да и дряхлы они, каркают, что гавраны, и не разберешь…

Она бубнила свое, недовольное, а меж тем, не в силах противиться Зорянке, уже шла к другому краю горохового поля, где крылся ее низенький, неприметный шалашик.

Гороховища стала на колени и вползла туда, задевая крутыми боками края лаза и шепотом кляня все на свете. Следом скользнула Зорянка — и подивилась, как это в крошечном шалашике уместились она сама, толстая Гороховища — да еще три ее гостьицы.

Впрочем, гостьицы те были столь малы росточком и худы, что занимали места не более, чем три сороки: Давно не видела Зорянка трех вещих сестер-Наречниц: помнила смутно, как матушка призывала их поворожить над малой, судьбу ей указать… Но с тех пор они еще пуще постарели да усохли.

— Усохнешь тут! — ответила на ее мысли одна из старушонок. — Кто об нас нынче помнит, кто ведает!

— Более не надобны мы роду людскому, — вздохнула вторая, и ее доброе лицо сморщилось от набежавших слез.

— Вишь, мотки наши поменьшали. — Третья Наречница показала Зорянке пряжу, которую они беспрестанно сучили да свивали. Из проворных узловатых пальцев бежали, струились дождем разноцветные нити. Пряжи и впрямь было не очень много. — Иных богов себе сыскали — им и вверили судьбы свои. А мы — не у дел.

Даже голоса наречниц были слабыми, словно дуновение усталого ветерка. Зорянкины глаза защипало от жалости.

“Неужто судьба всех богов такова? Неужто они живы, пока живы верующие в них? Вот сейчас забываются три Наречницы — некогда грозные, могучие прорицательницы, владычицы судеб. А там, гляди, забудут и Гороховищу, и Домовушку, и щекотунов-леших, и Рода, и Тура-Ясно Солнышко… И тогда — то же тогда? Они тоже исчезнут? А как же мы, невры?..”

— Всех забудут, всех… — печально кивнула первая Наречница, вновь изведав ее мысли. — Все исчезнут, все!..

— Да полно вам, старьте каркуньи! — взъярилась Гороховища. Конечно, в стародавние времена она ни за что не посмела бы столь бесчестить великих прях, но теперь для Гороховищн они были не более чем всеми покинутые смотницы-сплетницы. — Девка к вам на что пришла? Вещее словцо ей надобно! А вы тут раскудахтались.

— Сейчас, сейчас, — засуетились Наречницы и торопливо начали перебирать нити судеб, выискивая Зорянкину.

Нить ее оказалась похожей на тот драгоценный шелк, что изредка привозили кочевники-торговцы из Желтой страны. Она то золотилась, то серебрилась, словно играли в ней попеременно то лунный свет, то солнечный.

Зорянка приковалась взором к сверкающим видениям… охнула…

— Что ж это? — сказала вдруг суровым голосом старшая сестра. — Вижу, полюбила ты?

Зорянка потупилась.

— Гляди, каково проницанье! — ревниво вмешалась Гороховища. — Я и без ваших ниток про то догадалась. Коль девка просит судьбу попытать, сразу ясно: любовь у ней на сердце залегла.

— Любовь, да! — наконец-то призналась Зорянка. — Уж так-то я его полюбила, что и во сне, и наяву — все его вижу. Струится из сердца любовь, что березовица по весне.

— Любовь — что шелк, — изрекла средняя Наречница. — И живого одеть, и мертвого обернуть.

— Это ты к чему? — построжала Гороховища. — Иль занедужил добрый молодец?

Зорянка так и застыла: вот что? Вот в чем сердце проверилось!

— Захворал? — не отставала Гороховища. — Иль на лешачью тропу ступил? Иль девки-маньи заморочили?

— Ой-е-ей! — заголосила Зорянка. — Расшибся поди, пока летел! Я одна, одна я виноватая!

— Цыть ты! — вдруг прикрикнула на нее младшая Наречница. — Не мешай. Коршу надобно спросить — не его ль забавы?

И три вещуньи замерли, воздев лица, зажмурясь и настрожась, пытаясь услышать, что ответит им Корша, недобрый покровитель всяких хворей и недугов…

Минуло немалое время, но вот они отверзли очи, и старшая пожала плечами: