Парочка вышла на крыльцо. Свет, падающий сквозь огромные окна веранды, высвечивал кусок газона, расположенные вокруг дома цветы в горшках, а также куст гортензии. Дальше участок терялся во мгле.
Валерий Петрович щелкнул выключателем. Зажегся прожектор, висящий на сосне. Участок осветился мертвенным светом. Из тьмы выросли яблони и кусты шиповника и сирени. Они отбрасывали чернильные тени.
– Ой, не надо, потушите, – поморщилась художница. – Свет какой-то неживой.
Ходасевич послушно вырубил электричество. Темнота немедленно придвинулась к крыльцу, сделала дом еще уютней.
Подул прохладный ветер. Деревья-великаны, обступившие дом, таинственно прошумели во тьме своими вершинами. Где-то далеко пропела электричка. По Советской протарахтел грузовик. Вечерний холод заставил художницу зябко поежиться. На ясном безлунном небе рассыпались ледяные звезды.
Любочка жадно закурила.
– На чем я остановилась?..
Валерий Петрович прикуривал и не отозвался. Да и не потребовалось.
– Ах, да!.. В один прекрасный день – то было зимой и посреди рабочей недели – супруг Аллочки, наш дорогой Иван Иваныч, проживавший на этой самой даче,
Художница сделала эффектную паузу – ждала, что Валерий Петрович прореагирует на сообщение, однако не дождалась и продолжила:
– Аллочка приехала сюда из Москвы, как между ними было заведено, в пятницу вечером. На станции – никого. Иван Иваныча нет – а ведь он встречал ее всегда у электрички, что в восемь пятнадцать приходит. Ну, мобильников тогда ни у кого еще не было, одни только
Ходасевич молча протянул ей пачку «Опала».
– О, старая школа!.. Болгарские сигареты. Сто лет их не курила.
Полковник поднес ей огня.
Любочка затянулась и закашлялась.
– Ох, кислятина… Простите… Словом, Алла тогда, разумеется, распсиховалась… Побежала звонить – в ту пору у Ковригина, у пианиста нашего, уже был на даче московский телефон. И он, единственный тогда, кроме Иван Иваныча, здесь, на Чапаева, зимой проживал. Сам Ковригин ничего не знал, не ведал… Он ведь у нас совсем на отшибе живет… Алла позвонила дочке, Лене. Но ни она, ни Стас ничего, естественно, про Иваныча не знали. Потом Аллочка начала всех друзей мужа обзванивать… Все без толку, его нет нигде… Потом, уже наутро, она пошла заявлять в милицию… Заявила, а сама, вместе с дочкой и Стасом, подняла на ноги всех соседей, кто здесь жил или на выходные приехал… Народ принялся Листвянку обшаривать, окрестные леса обошли… В общем, искали Иваныча долго… И вот, прошло уже много лет – бог ты мой, почти пятнадцать! – а ведь его
Любочка махнула рукой. На ее худенькое лицо вдруг упала тень усталости. Словно рассказ отнял у нее много сил и она вдруг в один момент сдулась, как шарик. Привалилась плечом к балясине крыльца, с силой затянулась.
Полковник поинтересовался:
– А потом? Хоть что-то стало известно об обстоятельствах его исчезновения?
Художница развела руками.
– Ни-че-го. Ивана Ивановича больше
Полковник поглядел на нее в упор.
– А вы сами, Люба, были очевидицей тех событий?
Та невесело засмеялась:
– Что, считаете меня одной из подозреваемых? Во всех исчезновениях – чохом?
Ходасевич пожал плечами:
– Просто хочу увидеть картинку происшедшего – вашими глазами. У вас ведь, должно быть, хорошая зрительная память… Профессиональная… В какое время года это случилось?
– Зимой… По-моему, в конце ноября. Или в самом начале декабря… Во всяком случае, снег уже лежал… Да! Это было вскоре после ноябрьских праздников… Тогда Лена привезла сюда маленького Ванечку, и он еще здесь несколько дней вместе с Иван Иванычем прожил… Потом Ванечку забрали… А вскоре Иван исчез… Но меня ведь тогда в Листвянке не было. Я и узнала-то о случившемся с Иванычем, наверно, только через неделю после того, как он пропал, когда мне Алла позвонила…
– Следы… – задумчиво проговорил Валерий Петрович.
– Что – следы?
– Раз тогда уже лежал снег… А в ту пору, наверно, улицу Чапаева не чистили…
Художница усмехнулась:
– По ней и сейчас-то грейдер проходит раз в год по обещанию…
– Значит, от Ивана Ивановича должны были остаться следы на снегу…