space: сто одна история Сюрреализма | 1 Том (СИ)

Вселенная всегда думала, что делает всё правильно, как будет удобнее жить тем, кого она создала, но каждый раз понимала, что это ни к чему хорошему не приводит и всегда люди выходят против неё, пытаясь понять её мотивы, призывая на её совесть, называя проклятым миром, адом. Но в каждой вселенной есть свой рай, который должен создать сам человек, а не просить то, что им хочется. Вселенная пришла к выводу, что люди её худшее творение, что никакая третья нога или крылья, никакие огромные ноги и большой интеллект не дают им того, что они желают. Чем больше она давала им свободы, тем сильнее они просили свободы, больше и больше. Но факт был в том, что свободу они ограничивали сами себе, имея всё под рукой для реализации себя, воображать, сооружать, создавать, творить. Люди находили тысячи причин, чтобы обвинить в своих неудачах вселенную, а не свою криворукость, близорукость и глупость.

Вселенная замолчала. Зажглись фонари на земле, вверх устремились маленькие пылинки, а каждая из них была планета. В свету они были заметны, как обычная пыль, они улетели в облака, исчезли, затем поднялись ещё выше, преодолели тысячи световых лет, чтобы вобрать в себя материю, энергию, закрутить возле своей оси другие пылинки, от мельчайшего до большего и большего, метеориты, астероиды, мусор, пока не стали огромными планетами, новыми, которые люди вскоре обнаружат через телескопы и дадут им новое название. Но даже никогда и не догадаются, что это часть их земли. Новая земля, которая вскоре станет пригодной и для жизни не только бактерий, но и людей, что смогут преодолеть рубеж своей галактики. Перейти границы. Да, люди тоже бактерии, но впрочем в отличии от нас, людей, бактерии более живучие.

Вскоре и сами люди станут бактерией, умрут, их атомы перестроятся в нечто уникальное и волшебное, ножку от табуретки или голову собаки на калитке, палец на лапе мангуста, а возможно, в глаза рыбы капли. Впрочем, сама вселенная может стать кем угодно и когда угодно, наблюдать за всеми, за людьми, богами, которые придумали люди, за муравьями, что дерутся за кусочек сахара. Стать тем, кого боится, и кого изучает, чтобы самой познать, каково это жить по-настоящему, и каково это чувствовать, что время идёт. Что значит стареть.

Глава 31

И снова день пришёл, как пришел вчера и позавчера. Эти дни приходят каждый раз. И только отец, что вышел за сметаной, никогда больше не возвращался. Не приходил домой и не стучался в окно. Ещё бы немного, и могли бы прийти коллекторы и забрать всё в долг оплаты квартиры, включая мои белые носки за сорок два рубля. Отец — он никогда не любил нас, говорил, что не хотел рожать меня, что кесарево сечение на его животе приносит ему дискомфорт. Каждый раз, когда он тужился, пытаясь испражнись кишечник, ему казалось, что это выхожу я, разрывая его на маленькие кусочки. Конечно же я был умнее своего отца, не желал я измазаться в дерьме, кириешках, пельменях и в пару зубчиках чеснока, посему решил сконструировать дверь, и выйти оттуда, увидеть мир, потанцевать на стриптиз столе вместе с дикими собаками Динго, погонять на машинах с Гремлинами, поесть жареной курочки с кетчупом, облизывая задницу пальцам на руке и полетать на соседнюю планету к моему другу Альфреду, что жил в моём измерении до рождения и рассказывал всякие сказки о своих родителях. Мол они… но это уже другая история, как-нибудь потом. Погостил я там несколько часов, пока отец не очухался, еле открывая слипшиеся глаза, и почесал живот именно в тот момент, в тот самый чертовой момент, как только я скрылся за ней, навсегда и безвозвратно, естественно же, до рождения. Никто не говорил тупому отцу, что мы, дети притворяемся немыми, а на самом деле понимаем всё, знаем всё, и давным давно переняли опыт из ДНК, и ни черта не глупые, как мой отец, родившийся от спаривания старой порванной галоши и двух пьяных гусениц на вечеринке девственниц. Знавал ли он меня до того, как подумал обо мне, конечно же, разумеется, непонятно, но точно я знал одно, что другие люди понимали больше, чем мой отец. Думать было не его кредо, отцу кредо не было знакомо, ведь он родился в девяностые, а фильм вышел за долго до него.

Однажды, несколько недель спустя после того, как мне исполнилось сорок два года, мы пришли к нему. Закурили сигару — я и моя тень. Затянувшись мерзко, прищурившись с отвращением, посмотрели на него, плюнули под ноги(слюна вдруг резко затормозила, завертелась и полетела на штанину и замёрзла), и сказали: