Спальный район

Фархад Нигматулин проследил, как розовый муравейчик исчез в конце темного уличного ущелья и, поежившись от вновь охватившего его озноба, отпрянул от окна. Одновременно какой-то мучительный полузвериный стон вырвался из его плотно сжатого рта.

Фархаду было холодно, отчаянно холодно. Этот холод возникал даже не от рвущегося в щели ветра, он шел откуда-то изнутри. Причем зябкость его отнюдь не была врожденной, проявляться стала где-то несколько лет назад и с тех пор росла неуклонно с каждым годом, доставляя Фархаду массу отвратительных переживаний. Никакое теплое белье ему при этом не помогало, и бороться с постоянно растущим холодом становилось все тяжелее.

Но самый ужас и парадокс его жизни состоял в том, что при таком донельзя выматывающем холоде Фархаду все равно безумно хотелось открыть окно. И он совершенно ничего не мог поделать с этим раздирающим его на части желанием.

Скрежеща зубами, Фархад заставил себя отойти от темного стекла и, издав еще один такой же отчаянный звериный звук, рухнул на свою узкую кровать, забился под одеяло и, трясясь от лихорадочного озноба, невероятным усилием воли заставил себя не думать об этом злосчастном окне.

Спустя минут двадцать ему все же удалось кое-как согреться, и он наконец задремал.

10. Зуд

Почти одновременно на другом конце Бирюлево неожиданно проснулся Никита Бабахин. Теперь он сидел на постели, очумело всматривался в темноту и с трудом осваивался в новой реальности.

Уж слишком явственно приснилась ему крупная звериная голова, с непонятной усмешкой уставившаяся на него маленькими глазками. Мало того, Никита помнил, как голова придвинулась к нему почти вплотную, так, что он почувствовал тяжелое горячее дыхание. При этом приоткрылась темная, усыпанная двумя рядами острых зубов медвежья пасть, и оттуда внезапно высунулся длинный розовый влажный язык. Он смачно облизал узкую лохматую морду и почти мгновенно исчез. Пасть закрылась.

Никита вздохнул и откинулся на подушку, прислушиваясь к себе. И почти тотчас его начал мучить зуд. Медленно, но верно распространялся по всему телу, от шеи до самых пальцев ног.

В последнее время проклятая чесотка возникала все чаще, причем всякий раз посреди ночи. Никита даже начал подозревать, что у него желтуха, поскольку знал, что чесотка появляется именно при желтухе. Хотя, с другой стороны, желтуха болезнь детская, а он уже лет тридцать как вышел из детского возраста. Так или иначе, давно надо пойти к врачу.

Никита начал энергично скрести ногтями по зудящему телу. Это приносило мимолетное облегчение, и вообще-то лучше было этого не делать, зуд только увеличивался в результате. Но невыносимо просто лежать неподвижно, терпеть жуткую чесотку не хватало никаких сил. Нет, надо завтра же обязательно идти в поликлинику!

Промучившись таким образом некоторое время, Никита вдруг с радостным удивлением обнаружил, что зуд исчез так же внезапно, как и начался.

Полежав немного с открытыми глазами, он убедился, что не ошибся, тело больше не чесалось. И тут же осознал, что к врачу он завтра тоже не пойдет.

Чесотка подождет, один день ничего не изменит. Завтра образовалось куда более важное дело.

Завтра ему просто необходимо еще раз сходить в зверинец.

11. Фроттист

Не спал и Кирилл Латынин. Его настолько выбил из колеи неожиданно возникший и сулящий решительные перемены в судьбе шанс, что о сне не могло быть и речи.

Промаявшись час с лишним рядом с безмятежно посапывающей рядом Светкой, Кирилл в конце концов не выдержал и, пристроившись поудобнее, нежно, но в то же время и настойчиво привлек ее к себе и ловко просунул горячее колено между ног любимой.

Светка, с трудом вырываясь из сладкого сна, поначалу недовольно сопротивлялась, но, однако же, весьма быстро сдалась и, так и не открывая глаз, позволила ему войти в себя. Вскоре она вторила ему, изгибаясь всем телом и издавая влажные долгие стоны.

За это, в частности, он и любил ее. Света была готова всегда, в любом состоянии и в любое время суток.

В отличие от Кирилла, Лёха Бочкин по прозвищу Могила, напротив, был погружен в такой глубокий сон, что от его мощного жизнерадостного храпа проснулась живущая в соседней квартире Анастасия Всеволодовна Шаховская.

Впрочем, бодрствовала она недолго. Сунув тонкие ножки в разношенные домашние тапки, Анастасия Всеволодовна прошлепала в ванную и, справив нужду, засунула в ушки беруши. Отгородив себя таким образом от всяческого постороннего шума, она спокойно вернулась в теплую постель и, безмятежно улыбаясь беззубым ртом, вскоре опять забылась.

Лёха же, в свою очередь с восторженной ухмылкой, не сходящей с его небритого спящего лица, продолжал безудержным храпом сотрясать воздух. Было еще одно принципиальное различие между ним и Кириллом Латыниным. Лёха ни с кем не трахался. Ни ночью, ни днем.

Во-первых, потому, что жил один, а во-вторых, потому, что по неведомым причинам никто с ним трахаться не хотел. Очень возможно, что именно поэтому он и жил один.