Спартак

– Спартак… Спартак, – говорила она слабеющим голосом, с мольбой простирая к нему руки, – умоляю тебя… ради нашей дочери… ради до…

Она не успела договорить – фракиец поднял ее с пола, судорожно прижал к груди, прервав ее речь и рыдания.

Несколько мгновений они не двигались, прижавшись друг к другу, слышно было только их дыхание, слившееся воедино.

Овладев собой, Спартак тихим и нежным голосом сказал Валерии:

– Валерия, дивная Валерия!.. В моем сердце я воздвиг тебе алтарь, ты – единственная богиня, которой я поклоняюсь, перед которой благоговею. В минуты самой грозной опасности ты внушаешь мне мужество и стойкость, мысли о тебе вызывают у меня благородные помыслы и вдохновляют меня на великие дела. Так неужели ты хочешь, Валерия, чтобы я обесчестил себя, чтобы меня презирали и современники и потомство!

– Нет, нет… я не хочу твоего бесчестия… хочу, чтобы имя твое было великим и славным, – шептала она, – но ведь я только бедная женщина… пожалей меня… уезжай завтра… не сегодня… не сейчас… не так скоро…

Бледное, заплаканное лицо ее покоилось на груди Спартака; печально и нежно улыбнувшись, она прошептала:

– Не отнимай у меня этого изголовья… Мне здесь так хорошо… так хорошо!

И она закрыла глаза, как бы желая еще больше насладиться прекрасным мгновением; по ее лицу блуждала улыбка, но оно походило скорее на лицо умершей, чем живой женщины.

Склонившись к Валерии, Спартак смотрел на нее взглядом, полным глубокого сострадания, нежности, любви, и голубые глаза великого полководца, презиравшего опасности и смерть, наполнились сейчас слезами; они катились по его лицу, падали на латы… Валерия, не открывая глаз, шептала:

– Смотри, смотри на меня, Спартак… вот так, с нежностью… с любовью… Я ведь вижу, даже не открывая глаз… я вижу тебя… Какое ясное чело… какие глаза, сияющие и добрые! О мой Спартак, как ты прекрасен!

Так прошло еще несколько минут. Но стоило только Спартаку сделать легкое движение – он хотел поднять Валерию и отнести ее на ложе, – как она, не открывая глаз, еще сильнее обвив руками шею гладиатора, прошептала:

– Нет… нет… не двигайся!..

– Мне пора. Прощай, моя Валерия!.. – шептал ей на ухо дрожащим от волнения голосом бедный рудиарий.

– Нет, нет!.. Подожди!.. – произнесла Валерия, испуганно открывая глаза.

Спартак не ответил ей. Взяв в руки ее голову, он покрывал горячими поцелуями ее лоб; а она, ласкаясь к нему, как ребенок, говорила:

– Ведь ты не уедешь этой ночью?.. Ты уедешь завтра… Ночью… в поле так пустынно; ты ведь знаешь, так темно… такая мрачная тишина… так страшно ехать ночью… когда я подумаю об этом, меня охватывает озноб… я вся дрожу…

Бедная женщина действительно задрожала всем телом и теснее прижалась к возлюбленному.

– Завтра!.. На рассвете!.. Когда взойдет солнце и вся природа начнет оживать… на тысячу ладов весело запоют птицы… после того, как ты обнимешь меня… после того, как покроешь поцелуями головку Постумии… после того, как наденешь на шею под тунику вот эту цепочку с медальоном…

И она показала ему осыпанный драгоценными камнями медальон, который на тоненькой золотой цепочке висел на ее белой шее.

– Внутри этого медальона, Спартак, находится драгоценный амулет, который спасет тебя от любой опасности… Угадай же, угадай… что там внутри, что это за амулет.

И так как гладиатор не отвечал, а только смотрел не отрываясь на красавицу, она, улыбнувшись сквозь слезы, произнесла с нежным укором:

– Неблагодарный! Ты не догадываешься, что там может быть?

Сняв с шеи цепочку и открыв медальон, Валерия сказала:

– В нем черный локон матери и белокурый локон дочери!

И показала рудиарию две прядки волос внутри медальона. Спартак схватил его, поднес к губам и покрыл горячими поцелуями.

Взяв медальон у Спартака, Валерия в свою очередь поцеловала его и, надев цепочку на шею гладиатора, сказала:

– Носи его под панцирем, под туникой, на груди – вот где он должен быть!

У Спартака сердце щемило от невыносимой тоски, говорить он не мог, только прижимал к груди свою любимую, и крупные слезы тихо катились по его лицу.

Вдруг послышался звон оружия и чьи-то громкие голоса; этот шум, раздававшийся на площадке перед виллой, достиг уединенного конклава, где находились Спартак и Валерия.

Оба они, сдерживая дыхание, напрягли слух.

– Мы не откроем ворот таким разбойникам, как вы! – кричал кто-то на ломаном латинском языке.

– А мы подожжем дом, – слышались озлобленные голоса.

– Клянусь Кастором и Поллуксом, мы будем метать в вас стрелы! – отвечал первый голос.

– Что? Что там могло случиться?.. – в сильном волнении спросила Валерия, подняв испуганные глаза на Спартака.

– Может быть, разузнали, что я здесь, – ответил фракиец, стараясь освободиться из объятий Валерии, которая при первой же угрозе еще теснее прижалась к Спартаку.

– Не выходи… не двигайся… умоляю… Спартак… умоляю!.. – взволнованно шептала несчастная женщина, и на мертвенно-бледном лице ее отражались мучительный страх и тревога.

– Значит, ты хочешь, чтобы я отдался живым в руки врагов?.. – произнес тихим, но гневным голосом вождь гладиаторов. – Ты хочешь видеть меня распятым на кресте?..