Первые проблески зари начали рассеивать густой ночной мрак, и поэтому оба раба могли заметить маленького воина, быстро к ним приближавшегося, не различая, однако, его лица.
— Это она… — сказал едва внятным голосом Аскубари своему товарищу.
— Да, на ней панцирная туника.., шлем.., и она такого маленького роста, что несомненно, это — женщина.
— Это она... это она…
И оба каппадокийца, прицелившись, одновременно спустили тетиву луков. Две стрелы полетели со свистом: одна вонзилась в шею, а другая, пробив серебряный панцирь, в грудь… Эвтибиды. Раздался долгий, пронзительный крик. Аскубари и Эрцидан тотчас же услышали топот многих бегущих ног.
Громкий голос воскликнул:
— К оружию!
Оба каппадокийца стремглав побежали по направлению к римскому лагерю, а патруль — декан и четыре гладиатора остановились у тела Эвтибиды, которая глухо стонала, отчаянно хрипела, но не могла выговорить ни слова.
Гладиаторы, положив Эвтибиду на краю дороги и прислонив ее спиной к стволу дуба, сняли с ее головы шлем. Увидев распустившиеся по плечам умирающей рыжие густые волосы, они воскликнули в один голос:
— Женщина!
Наклонившись, чтобы разглядеть ее лицо, уже все покрытое предсмертной бледностью, они сейчас же узнали ее и воскликнули разом:
— Эвтибида!..
В эту минуту к дубу подошла манипула гладиаторов и окружила раненую.
— Раз она ранена, значит кто-то должен был ее ранить, — сказал центурион, командовавший солдатами. — Пусть пятьдесят человек поймают убийц, которые не могли уйти далеко.
Пятьдесят гладиаторов побежали к храму Геркулеса Оливария. Остальные, окружив умирающую, стояли с мрачными лицами и в глубоком молчании смотрели на агонию этой несчастной, причинившей им столько бед.
— Эвтибида! Проклятая предательница! — воскликнул после некоторого молчания суровым голосом центурион. — Что ты здесь делала в этот час?.. Кто тебя ранил? Я ничего не понимаю.., но чую с твоей стороны какой-то новый злодейский замысел, жертвой которого случайно стала ты сама.
Из посиневших губ Эвтибиды вырвался мучительный стон, и она сделала руками знак гладиаторам, чтобы они ушли от нее.
— Нет! — закричал центурион, грозя ей рукой. — Ты своим предательством погубила тридцать тысяч наших братьев.., и напоминая тебе о твоих преступлениях, усиливая твои предсмертные муки, мы топим умилостивить их неотмщенные тени.
Эвтибида склонила голову на грудь, и если бы не тяжелые, прерывистые стоны ее, можно было подумать, что она уже умерла.
В это время пятьдесят гладиаторов, посланных вдогонку за каппадокийцами, вернулись назад, ведя за собой Эрцидана, который, будучи ранен стрелой в ляжку, упал и был взят в плен.
Каппадокиец рассказал все, что ему было известно, и тогда гладиаторы поняли происшедшее.
— Что тут случилось? — спросил в эту минуту женский голос. Это была Мирца. Она шла к храму Геркулеса.
— Стрелы, которые эта гнусная Эвтибида приготовила для тебя и которые должны были в этот момент тебя поразить, благодаря вмешательству Геркулеса, пронзили ее, — ответил центурион, уступая Мирце дорогу, чтобы она могла войти в круг, образованный гладиаторами.
Услыхав голос Мирцы, Эвтибида подняла голову и устремила на нее сверкающие ненавистью и отчаянием глаза. Искривив губы, как бы желая произнести какие-то слова, и протягивая руки с растопыренными пальцами, словно намереваясь схватить Мирцу, она с величайшим усилием бросилась всем телом вперед, затем, испустив последний стон, закрыла глаза, ударилась головой о ствол дерева и бездыханной упала на землю.
— На этот раз птицелов сам попал в сеть! — воскликнул центурион. Предложив Мирце и всем остальным последовать за собою, он в молчании удалился от трупа ненавистной предательницы.
Глава 22
Последние сражения. Поражение при Браданусе. Смерть
В то самое время, когда Эвтибида умирала на глазах Мирцы, в Темезу пришло суденышко, с которым Граник послал вести Спартаку.
Фракиец был сильно озадачен известием о высадке Граника на берегах Бруции и долго размышлял, что ему следует предпринять дальше Наконец, повернувшись к Арториксу, он сказал:
— Ладно… Раз Граник находится с пятнадцатью тысячами наших У Никотеры.., переправим туда морем все войско, и там снова, с еще большей энергией, возобновим военные действия.
Он отослал лодку обратно к Гранику с приказом, чтобы флот вернулся следующей ночью в Темезу. В течение восьми ночей фракиец переправил все войско в Никотеру, и все эти ночи, кроме последней, когда он сам отчалил с кавалерией, он приказывал делать вылазки со стороны суши, чтобы отвести глаза римлянам.
Как только флот, увозивший с собой Спартака, Мамилия и кавалерию, удалился на несколько миль от берега, темезинцы поспешили уведомить Красса о случившемся.
Римский полководец был взбешен. Он разразился проклятиями по адресу темезинцев за то, что они побоялись предупредить его каким-либо способом о бегстве Спартака; теперь гладиаторы; вырвавшись из тисков, с еще большим упорством поведут войну, которую он готов был считать оконченной, о чем он даже писал в Рим.