Спартак

Второй трудный вопрос был вопрос об отношениях с женщинами. Армия повстанцев, понятно, не походила на собрание аскетов. Она состояла из молодых, цветущих людей. Сбросив с себя ненавистное ярмо рабства, бывшие рабы желали всеми способами отомстить своим бывшим господам. И в период своего владычества на юге, когда повстанцы штурмом брали города, многие хватали и бесчестили жен и дочерей своих врагов — надменных римских и италийских аристократов. Это тоже являлось формой сладостной мести: в отместку за свои мучения и унижения, за разорение своих домов, такие же насилия римлян в захваченных странах, обесчестить теперь их жен и дочерей, наделать им незаконных детей с неизвестными отцами из рабов — вещь, по римским представлениям, позорная для репутации всякой известной семьи.

Этим, однако, дело не ограничивалось. В течение двух первых лет войны повстанческие командиры всех рангов старались получить в результате битв, через пиратов или разбойничьи отряды дочерей римской и италийской аристократии. Последних они держали при себе в виде наложниц, по одной или по нескольку сразу. Спартак относился к такой практике неодобрительно. Такие поступки подавали, по его мнению, плохой пример воинам, создавали почву в окружении всякого командира для шпионажа, наконец, вызывали чувство кровной обиды и всевозможные интриги со стороны бывших сожительниц командиров из рабынь, деливших с ними прежде горечь рабства, а теперь добившихся свободы. Поэтому, как ни досадно казалось это командирам всех ступеней, но им пришлось все-таки отказаться от подобной практики и восстановить в правах своих бывших сожительниц.

Рядовым воинам приходилось еще труднее: их сожительницы не могли за ними угнаться — ведь они частью следовали за ними в обозе, частью воины находили их среди женщин, по разным делам и обстоятельствам селившихся в зимний период у постоянных повстанческих лагерей, когда царило относительное затишье и не было походов. Следовательно, такие связи были заведомо временными или осуществлялись с большими перерывами.

В зимний период дисциплина неизбежно ослаблялась (и Спартак считал это естественным). Воины и командиры были не прочь покутить, ибо никто не знал, будет ли он жив завтра, щедро тратили деньги, полученные за добычу, покупали всякие безделушки и вино, попивая его из серебряных и золотых кубков.

В первое время после освобождения командиры повстанческой армии были чрезвычайно увлечены происшедшей в их судьбе счастливой переменой. Им хотелось создать себе как можно скорее подобие той роскошной жизни, которую им приходилось наблюдать у знатных римлян. Они задавали друг другу роскошные пиры при всяком удобном случае, наряжались в цветистое греческое и варварское платье, обзаводились сетями для охоты и породистыми собаками (добыв их у врага в бою), многочисленными скакунами, выбранными из захваченных у римлян табунов, ценным оружием, дорогими предметами быта и т. п. Они были бы рады обзавестись банщиками п спальниками, если бы вождь этому не воспрепятствовал. При этом он мягко и по-дружески упрекал их, напоминая, чем кончилось дело Ганнибала, привыкшего к роскоши в Капуе, — полным поражением.

Защищаясь от упреков вождя, командиры, в свою очередь, черпали аргументы у философов и отвечали так, как позже говорил стоик Эпиктет (ок. 50 — ок. 138 гг.): «Свободен тот, кто живет так, как желает, кто не подвластен ни принуждению, ни помехам, ни насилию, чьи влечения не испытывают препятствий, стремления достигают успеха, избегания не терпят неудач». Вождь в ответ возражал: «Свобода — это гимнастические упражнения, охота, состязания в беге, борьба с насильниками, ловля воров, защита обиженных. Только тот, кто идет этим путем, получит от народа заслуженные почести и славу». Спорам о пределах свободы не предвиделось завершения.

В конце концов, на исходе второго года войны, опираясь на большой приобретенный опыт (а предводитель восстания тяготел к военной системе воспитания, приучавшей военачальников к простой и воздержанной жизни), Спартак решил пойти на крайнюю меру для обуздания людской алчности и распущенности: всеобщему запрещению употребления в лагере золотых и серебряных сосудов и посуды, а затем — золота и серебра вообще до его особого распоряжения. Отныне золото и серебро могли употребляться только в обороте вне лагеря для закупок железа и меди у италийских купцов с целью изготовления оружия.

Это распоряжение Спартака сразу же стало повсюду широко известно и глубоко поразило римлян. И Плиний Старший, вспоминая о нем, впоследствии писал: «Стыдно смотреть на наше время, когда придумывают новые названия, взяв их с греческого языка, серебряным вещам, отделанным или покрытым золотом. И подумать только, для каких нежностей продаются золоченые и даже золотые сосуды! А в то же время мы хорошо знаем, что в своем лагере Спартак запретил кому-либо иметь золото и серебро. Настолько выше было у наших беглых рабов благородство души».