Спартак: 7 лет строгого режима

Дед никогда не выходил из себя. Единственный раз я видел его в гневе, когда мы проиграли «Днепру» 2:4. Он сидел на скамейке запасных, смотрел, как нам забивают голы, и рычал: «Ненавижу!» Я в первом тайме получил травму и потому сидел рядом с ним. То, что увидел и услышал, поразило.

У Старостина были, как я говорил, свои симпатии и антипатии среди футболистов. Он не любил, например, Сергея Швецова, которого взяли в «Спартак» из «Зенита» по настоянию Бескова. Или Алексея Мелешкина из «Локомотива», которого также пригласил в «Спартак» Бесков.

Что еще поражало: ни Дед, ни Бесков не ругались матом. У них даже не вырывалось! А сегодня ругаются все, по губам видно. Орут как бешеные! Эти, особенно Дед, в любой ситуации находили слова, которые пробирали сильнее любого мата.

Дед любил меня брать на различные собрания. С годами он стал плохо слышать, и я повторял ему на ухо заданный вопрос. Дед любил встречаться с болельщиками, его приглашали в МИД, в посольства. Когда начинали задавать вопросы, Старостин говорил: «Мы обязуемся говорить вам правду и ничего, кроме правды». Он всегда оригинально и интересно отвечал. Я любил его слушать. Причем и на таких встречах отвечал Старостин не сразу, а брал паузу. Подумает, все взвесит и начинает говорить.

Он был большим жизнелюбом. Мне рассказывали, что за несколько лет до смерти Старостину должны были вручать орден Ленина. Когда Дед узнал об этом, сказал: «Не дождетесь».

Как-то раз в Днепропетровске нас подвезли на аэродроме к самолету. Пилоты еще не подъехали, ждем их у трапа, потому что внутрь стюардесса не пускает. Ночь, холодно. Дед стал замерзать. И чтобы согреться, начал бегать вокруг самолета с высоким подниманием ног. В его-то годы!

У Николая Петровича была «коронка». Куда бы он ни приезжал, всегда на стадионе ходил по полю и промерял его ногами: сколько метров в длину и ширину. Иностранцы смотрели на него как на сумасшедшего. Мы никогда у него не спрашивали, зачем он замеряет, но Дед всегда это делал.

Когда мы летели на самолете, Старостину и Бескову брали билеты на соседние места. Они садились впереди, за ними команда. Однажды Бокий оказался рядом и стал свидетелем разговора, который передал мне. Бесков по какому-то поводу начал предъявлять претензии Деду. На что Дед ему ответил: «Ты сколько раз чемпионом стал?» На тот момент «Спартак» лишь раз выиграл чемпионат. Бесков молчит.

«Костя! Ты прекрасный тренер. Но за 12 лет, что ты в «Спартаке», мы всего раз были чемпионами. А с другими тренерами, плохими, мы десятикратными стали. И Кубок мы с тобой ни разу не выиграли».

Бескову нечего было на это ответить. Хотя в принципе он мог сказать, что из первой лиги команду вывел именно он, что непонятно с кем играл первые годы, что при Гуляеве в «Спартаке» было 8 или 9 чемпионов Олимпийских игр и Европы и что Старостин не может ему приобрести звезд, которых Лобановскому подвозили пачками.

В 1988 году «Спартак» занял в чемпионате 4-е место, впервые с 1978 года оказавшись за чертой призеров. Но еще до конца первенства состоялось то самое знаменитое собрание, на котором игроки вынесли Бескову вотум недоверия. В команде произошел раскол. Хотя не столько в команде, сколько между главным тренером и игроками. Бесков остался дорабатывать до конца сезона, а «Спартак» посыпался.

Такую стабильность в те годы не демонстрировал ни один клуб. И все благодаря фундаменту, который заложил Бесков. Даже у Лобановского такого не было. Киевляне опускались аж на 10-е место, хотя возможности у Лобановского были куда шире, чем у Бескова.

В «Спартаке» было три коммуниста — Старостин, Бесков и я. Бесков меня еще парторгом в шутку называл. Понятно, что в силу молодости я не мог быть главным в нашей ячейке.

Перемены в стране Бескову не нравились. Когда заходил разговор о перестройке, говорил, что вся перестройка — фигня:

«Зачем мне в футболе перестройка? Я уже давно перестроился».

Действительно, он и Лобановский в тактике опережали мировой футбол на много лет.

А Дед вообще своими понятиями жил. Он был коммунистом, лишь потому что его должность беспартийный занимать не мог. Старостин прошел через лагеря и перед советским строем пиетета не испытывал. Он был сильным хозяйственником, хотя сегодня его назвали бы умным менеджером. У Деда был совершенно капиталистический менталитет, хотя и в советских реалиях он, конечно же, не терялся. А главное, Дед всегда думал в первую очередь о «Спартаке» и только потом — о себе.

Однажды я спросил его про допросы на Лубянке и жизнь в лагерях. И он мне ответил так:

«Знаешь, кто самые страшные пытки придумал? Не немцы. Немцы до этого не додумались. Самое страшное, когда загоняют в камеру, где мало пространства. Потом зажигают фонарь над головой и не дают ни спать, ни сесть. Там и бить не надо, и пытать нет необходимости. Человек просто сходит с ума. И это было наше изобретение».

После этого рассказа я понял, почему люди подписывали тогда любые документы и признавались в любых преступлениях. Даже в тех, которых не совершали. Но Дед ни одного документа не подписал! Потому-то и остался в живых.