Спартак. Том 2

– Да, это я, Эвтибида. Да, да, Эвтибида, – ответил юноша, вернее, девушка, так как перед Спартаком действительно стояла переодетая Эвтибида.

Он смотрел на нее и никак не мог прийти в себя от удивления. Тогда гречанка сказала:

– Разве я не была рабыней? Разве я не видела, как родных моих обратили в рабство?.. Разве я не утратила отечества?..

Девушка говорила, еле сдерживая гнев, а последние слова произнесла со страстным негодованием.

– Я понимаю, понимаю тебя… – задумчиво и грустно сказал Спартак. Минуту он молчал, затем, подняв голову, добавил с глубоким, печальным вздохом: – Ты слабая, изнеженная женщина, привыкшая к роскоши и удобствам… Что станешь ты здесь делать?

– О! – гневно воскликнула девушка. Никто не подумал бы, что она способна на такую вспышку. – О Аполлон Дельфийский, просвети его разум! Он ничего не понимает! Во имя фурий-мстительниц, говорю тебе, что я хочу отомстить за своего отца, за братьев, за порабощенную отчизну, за мою молодость, за мою загубленную жизнь, а ты еще спрашиваешь, что я собираюсь делать в этом лагере!

Лицо девушки и прекрасные ее глаза горели гневом. Спартак был растроган этой дикой энергией и силой и, протянув руку гречанке, сказал:

– Да будет так! Оставайся в лагере… шагай бок о бок с нами, если ты можешь… сражайся вместе с нами, если ты в силах.

– Я все смогу, если захочу, – нахмурив брови, ответила отважная девушка. Она судорожно сжала протянутую ей руку Спартака.

Но от этого прикосновения вся энергия, вся жизненная сила как будто ослабела в ней. Эвтибида вздрогнула, побледнела, ноги у нее подкосились, она была близка к обмороку. Заметив это, фракиец подхватил ее левой рукой и поддержал, чтобы она не упала.

От этого невольного объятия дрожь пробежала по всему ее телу. Фракиец заботливо спросил:

– Что с тобой? Чего ты хочешь?

– Поцеловать твои могучие руки, покрывшие тебя славой, о доблестный Спартак! – прошептала она и, склонясь к рукам гладиатора, приникла к ним жарким поцелуем.

Точно туманом заволокло глаза великого полководца, кровь закипела в жилах и огненной струей ударила в голову. На миг у него возникло желание сжать девушку в своих объятиях, но он быстро овладел собой и, отдернув свои руки, отодвинулся от нее и сдержанно сказал:

– Благодарю тебя… достойная женщина… за участие в судьбе угнетенных… Благодарю за выраженное тобой восхищение, но ведь мы хотим уничтожить рабство и поэтому должны устранять любое его проявление.

Эвтибида стояла молча, с опущенной головой, не двигаясь, точно пристыженная. Гладиатор спросил:

– В какую часть нашего войска ты желаешь вступить?

– С того дня, как ты поднял знамя восстания, и до вчерашнего дня я с утра до вечера училась фехтовать и ездить верхом… Я привела с собой трех великолепных коней, – ответила гречанка, мало-помалу приходя в себя, и, наконец, окончательно овладев собой, подняла глаза на Спартака. – Желаешь ли ты, чтобы я была твоим контуберналом?[5]

– У меня нет контуберналов, – ответил вождь гладиаторов.

– Но если ты ввел в войска рабов, борющихся за свободу, римский боевой строй, то теперь, когда твоя армия выросла до четырех легионов, необходимо, чтобы и ты, их вождь, имел, по римским обычаям, подобающую твоему званию свиту и поднял этим свой престиж. Контуберналы будут необходимы тебе уже с завтрашнего дня, так как, командуя армией в двадцать тысяч человек, ты не можешь попасть в одно и то же время в различные места; у тебя должны быть ординарцы для передачи твоих распоряжений начальникам легионов.

Спартак с удивлением смотрел на девушку и, когда она умолкла, тихо произнес:

– Ты необыкновенная женщина!

– Скажи лучше – пылкая и твердая душа в слабом женском теле, – гордо ответила гречанка.

И через минуту продолжала:

– У меня сильный характер и пытливый ум, я одинаково хорошо владею латынью и греческим языком, я могу оказать серьезные услуги нашему общему делу, на которое я отдала все свое достояние… около шестисот талантов, а с этого дня я посвящаю ему всю свою жизнь.

С этими словами она обернулась к проходившей в нескольких шагах от претория главной дороге лагеря, по которой сновали взад и вперед гладиаторы, и позвала кого-то резким долгим свистом. Тотчас на дороге появился раб, подгонявший лошадь; на спине ее в двух небольших мешках было сложено золото Эвтибиды, которое она приносила в дар восставшим. Лошадь остановилась перед Спартаком.

Фракиец был ошеломлен смелостью и широтой души молодой гречанки; несколько секунд он был в смущении и не знал, что ей ответить; затем сказал, что так как это лагерь рабов, объединившихся для завоевания свободы, то он, конечно, открыт для тех, кто хочет примкнуть к ним; следовательно, и Эвтибиду охотно примут в лагерь гладиаторов; вечером он соберет руководителей Союза, чтобы поговорить о ее щедром даре армии гладиаторов. Что же касается желания Эвтибиды быть его контуберналом, то он ничего не может обещать ей: если будет постановлено, что при вожде гладиаторов должны состоять контуберналы, он о ней не забудет.