Спартанцы Гитлера

Прежние представления о равенстве всех перед законом были заменены системой правового апартеида: «расово чуждые» (Artfremde) и уголовные «паразиты на теле народа» не считались достойными правового обращения. Преступление рассматривалось как «предательство» по отношению к народу, поэтому всякие преступления или отклоняющееся поведение считались политическими. Тот, кто крал во время воздушной тревоги, становился «грабителем», а еврей или поляк, вступившие в половую связь с немками, становились виновниками «урона расе» (Rassenschande). В процессе дальнейшего отхода от цивилизованных норм права даже слова стали преступлением. Когда в немецком обществе начали распространяться слухи о причастности СА к пожару рейхстага, вышло чрезвычайное распоряжение от 21 марта 1933 г., которое в народе сразу прозвали «указ о коварных происках» (Heimtucke-verordnung). По этому распоряжению все высказывания против партии и государства считались наказуемыми. Судебным и полицейским инстанциям вменялось в обязанность способствовать и наблюдать за распространением оптимистических настроений в обществе, быстро и эффективно пресекая всякие попытки негативных суждений и высказываний о новом государстве и партии^{400}. Преобладающая ценность коллективных интересов отразилась в новшествах уголовного законодательства. Дело в том, что в 1920–1930-е гг. в Германии, как и в других европейских странах, криминалисты, судебные эксперты, адвокаты и психиатры дебатировали о влиянии наследственных факторов с одной стороны, и социального окружения — с другой. В 1930-е гг. сторонники преобладающих наследственных факторов получили преимущество и продолжали усердно описывать типы бытовых правонарушителей, которые якобы отличались и от рецидивистов и от обычных граждан. Из убежденности в том, что наследственные факторы доминируют и такие люди являются неполноценными, логически вытекал вывод о том, что существует необходимость избавить в будущем национальную общность от размножения подобных типов. Разумеется, считалось, что евреи, цыгане и негры особенно склонны к правонарушениям, что якобы находило подтверждение в народных преданиях о евреях-отравителях колодцев или о цыганах — конокрадах и похитителях детей. Поэтому Закон об опасных бытовых преступлениях от 24 ноября 1933 г. связывал наказание за конкретное преступление с преимущественным правом «народной общности» на защиту от потенциальных преступников. На практике это означало вынесение приговоров, при которых преступник и в будущем не представлял бы опасности для общества (например, кастрация и (или) максимальное продление срока). Такая политика нацистов была ориентирована на «прикладные» возможности биологии и одновременно напоминала варварские обычаи прошлого, опиравшиеся на предрассудки. Понятие «здравый смысл народа» вместе с варварским биологическим популизмом выдвигалось нацистами на первый план. Уголовный кодекс и идеология охранительства стали частью эпидемиологии, средством для предотвращения размножения «расово чуждых» или для переименования преступления в болезнь, которую рассматривали как неизлечимую со всеми вытекающими отсюда последствиями^{401}. Приблизительно так же поступали и в СССР — когда диссидентов уже невозможно было расстреливать, их объявляли сумасшедшими…

Вместо того, чтобы создавать собственное уголовное право, нацисты воспользовались правом, существовавшим на тот момент (Preußische Strafgesetz von 1851 und das Reichsstrafgesetz von 1871). В «Законе о реставрации профессионального служилого сословия» Гитлер обещал судьям независимое положение, но дал понять, что ожидает от них «гибкости». Руководитель корпоративной организации нацистских юристов Ганс Франк напоминал о необходимости согласия судей с «основными принципами фюрерского государства»^{402}. По требованию Франка, адвокаты и прокуроры должны объединяться в достижении поставленных целей. Прокуратура стала важным звеном в реализации установок нацистского режима: именно она решала, в какой суд направлять дело, и определяла степень виновности и наказания. При этом гестапо часто занималось произвольными арестами, поэтому обещание об укреплении прокуратуры так и оставались обещаниями. Что касается защиты, то вместо того, чтобы делать упор на доказательстве невиновности своих подзащитных, она концентрировалась на смягчающих обстоятельствах и на том, чтобы «скостить» срок. Оправдательные приговоры были даже опасны — гестапо их «корректировало» при помощи превентивных арестов, поэтому защита и судьи сходились, как правило, на более мягких приговорах, предпочитая их отправке в концлагерь^{403}.