Спас Ярое Око

Он обратил глаза к Спасителю и начал повторять слова молитвы, но ответом ему был только немой яростный взгляд, под которым хотелось потупиться, укрыться за спинами, бежать прочь.

Голый по пояс, в лаптях под короткими портами, Бегун мотыжил землю на опушке. Земля здесь возделывалась давно, была освобождена от мха и корней, удобрялась золой от сжигаемых тут же дровин, и все же оставалась таежной, иной, чем в центре России, в тех областях, которые прочесал Бегун вдоль и поперек, непривычной к репе, моркови и другим овощам — будто мужику с задубевшими, негнущимися пальцами поручили тонкую работу, вставить нить в игольное ушко.

Кроме овощей на разбросанных в тайге полях-опушках сеяли рожь, ячмень, лен. Из осторожности, чтобы не навести случайного путника на село, поля были удалены километров на пять. Крупного скота — ни лошадей, ни быков — в Белоозере не было, работали мотыгой и заступом, а бороны таскали впятером.

Бегун шел с краю, вдоль леса, рядом работали озерские бабы и девки — не так замашисто, как он, хоть мельче, но проворнее; он с непривычки вместо того, чтобы пушить землю, выворачивал громадные комья и принимался кромсать их. Солнце горело над головой, густо пахло смолой от горячих сосновых стволов, пот ручьями лился по спине, так что промокли, потемнели под поясной веревкой порты.

Из лесу появился Рубль в джинсах и фуфайке, в зимних ботинках, — он упорно не желал менять московский наряд на холстину и лапти, — выше колен залепленный жидкой грязью с зелеными клочьями тины.

— Ты откуда такой красивый? — спросил Бегун.

— На восток тоже болота, — безнадежно махнул он рукой назад. — Не соврал поп — мы тут как на острове… Прикурить дай. Газ кончился, — он пощелкал зажигалкой.

— Выбрось, — посоветовал Бегун.

— Ты что?! — возмутился тот. — «Картье»!

Бегун вытащил из подвешенного к поясу кисета огниво и кремень, ловко запалил кусок березового трута. Лева прикурил громадную, рассыпающуюся в руках самокрутку, с омерзением втянул тяжелый белый дым.

— Курить, что ли, бросить? Этой отравой только демонстрации разгонять… — он отошел и прилег в теньке, прижав к уху приемник. Он слушал на самой малой громкости только новости и футбол, чтобы медленнее сажать батарейки.

— Да, Бегун! — крикнул он. — В парламенте опять импичмент обсуждают! Во дела!

— Лева, пора забывать некоторые слова, — ответил Бегун, снова берясь за отполированное до костяного блеска древко мотыги, — «парламент», «Картье»…

— Не дождешься!

— Веселее, бабоньки! — крикнул Бегун, разогнувшись на минуту утереть локтем лицо.

Те засмеялись, они с любопытством поглядывали на него — непривычно было видеть мужика, хоть и такого нескладного, за бабьей работой. Свои, озерские, от мала до стара охотились, порой по неделе пропадали в тайге. Малыши ловили рыбу прутяными мордами в болотных протоках, а закинув морду, играли в бабки или конопелю — там Бегун был и вовсе лишним.

Иногда кто-нибудь из охотников шел мимо поля с берданкой и крошнями — заплечными носилками, плетенными из прутьев и бересты, похожими на венский стул без ножек. Он неизменно приветствовал баб:

— Зароди Бог на всякие души!

На что те кричали хором:

— Дай Бог! И тебе ни пуха, ни пера, ни шерсти клока!

Неждана в легком платке, бесформенной кофте и подобранной спереди юбке, обнажившей плотные сильные икры, без устали ходила к озерцу и обратно с коромыслом через плечо. Бегун провожал ее взглядом, смотрел, как крепко ступает она босыми ногами по неровной земле, взбивая подол коленями, одна рука вдоль коромысла, другая с прямыми пальцами в сторону. Она не держала твердо тяжелое коромысло на плече, а как бы уплывала из-под него, прогибаясь всем телом, так что вода в ведрах стояла неподвижно. Она чувствовала его взгляд, и каждый раз, проходя мимо, опускала глаза и смотрела под ноги, с трудом удерживая улыбку. Иногда ее останавливали бабы — напиться и намочить платок.

— Неждана, — наконец окликнул ее Бегун. — Неужто опять меня обнесешь?

Она подошла, по-прежнему не поднимая глаз, поставила ведра:

— Пейте, не жалко… — и быстро, искоса оглянулась на баб.

— Неждана… Кто ж тебя не ждал?

— Знамо, отец с матерью, — пожала она плечами. — Им седьмой десяток уж был, годов двадцать никто не родился, а тут я… Вот и получилась Неждана-Негадана… Крестили Марией, а все одно по-домашнему кличут.

— А сколько тебе лет?

— Шестнадцать весной было.

Выглядела она намного старше — рослая, с высокой грудью, женскими округлыми плечами. Вообще, возраст в Белоозере определялся не по годам, а просто — девка, баба, старуха.

— Красивая ты. От женихов, наверное, отбою нет?

— Что это? — не поняла она. — Я просватана давно.

— Когда ж ты успела?

— Да годов с десяти, — опять пожала она плечами. Как Бегуна удивляли ответы, так она удивлялась вопросам. — У нас все просватаны. Дарья вон за Петра нашего. Грушка, — указала она на тонконогую, тощую девчонку лет двенадцати, — за Луку… Но им не теперь еще, а я после Покрова уже замуж пойду.

— За кого?

— За Еремея.

— Вот как?.. — сказал Бегун. — Значит, ты Еремея любишь?