Спасательный шлюп в полыхающем море

— Что такое «жить»? Что такое «умереть»? Пока удовлетворительного ответа у нас нет, зачем стремиться к вечной жизни?

— Зачем? Да потому, что я не хочу умирать! — Я добавил, уже тише: — А ты?

Ричардсон не смотрел на меня. Он взял со стола индийскую статуэтку и откинулся в кресле, на неё глядя. Потом молча поставил обратно.

Статуэтка человека, танцующего в круге пламени.

* * *

На следующей неделе Бирли дезертировал.

— Разрыв церебральной аневризмы во сне, — сообщил мне по видеосвязи один из поверенных старика.

В завещании не оговаривалось наше финансирование. Он ушёл первым — и выкручивайтесь, как знаете. Поверенный прислал мне копию завещания, чтобы я убедился сам.

— Тут призадумаешься, да? — сказал он, имея в виду скоропостижную смерть.

Я, конечно, задумался. Пульс мой отстукивал так сильно, как никогда. Тик-так, тик-так. Но думал я и другое:

Говнюк. Дезертир.

Бросил меня умирать.

* * *

Через несколько недель, в интерфейсной комнате, я сказал Ричардсону:

— У нас неприятности.

ПТС уже обзавёлся голосом, и Ричардсон спросил:

— ПТС, что ты об этом думаешь?

— Я не знаю, что об этом думать, — произнёс механический голос. Модуляции почти человеческие, но всё-таки есть в них пока что-то искусственное — звать репортёров ещё рано. — Я не вполне понимаю, что доктор Маас называет «неприятностями». Я не уверен, сколь широко надо трактовать местоимение «мы».

— Зуб даю, он хочет сказать, что с финансированием у нашего проекта полный афедрон, — пояснил Ричардсон.

— Афедрон? — переспросил ПТС.

— Задница.

— А. — Пауза. — Понимаю.

Ричардсон расплылся в улыбке.

— Моя твоя понимай.

Я только отмахнулся.

— Конгресс передумал нас финансировать. Я обзвонил представителей, плясавших под дудку Бирли, но мы говорим на разных языках. Находить общий язык умел только он. И уж конечно, я-то не смогу зачаровать электорат.

— А как же лоббистка, которую мы наняли?

— Она весь день на телефоне и с жаром рассказывает мне, насколько плохи дела. Говорит, делает всё возможное. — Я упал в кресло. — И надо же было засранцу умереть.

И уволочь за собой нас. Неужто вашингтонские сволочи не понимают, каковы ставки? Это вам не фундаментальная наука, которой можно пожертвовать, когда не хватает бюджета. Речь о жизни и смерти!

Тик-так, тик-так.

Моей жизни. Моей смерти!

— Насколько всё плохо? — спросил Ричардсон.

— Хуже некуда.

— Отлично. — Он улыбнулся. — Загнанные в угол огрызаются.

* * *

Мы едва успели. В финансировании было отказано на голосовании палаты представителей, оно было спасено сенатом и снова зарезано согласительным комитетом. Две недели спустя мы потеряли и бухгалтера, — сказал, что не хочет в тюрьму, — но к тому времени поняли, что плыть в стремнине цифровых заявок и электронных денежных переводов лучше всего с помощью ПТС. Самим нам за цифрами не угнаться, но ПТС, с его почти человеческой хитростью и цифровой скоростью, дал нам лишнюю неделю-две, пока команда из Голливуда устанавливала новую аппаратуру для визуализации.

Техники с ассистентами скармливали ПТС всё новые данные, а я добавлял «комнаты» к многокамерной памяти, пытаясь найти управу на информационные ураганы — время от времени, непредсказуемо, те всё ещё случались. Первые комнаты выполняли каждая свою функцию, — обработка сенсорных данных, распознавание образов, сортировка памяти, — но эти новые были, по сути, просто модулями памяти. Ричардсон тем временем водил людей, которые знали Бирли, в интерфейсную комнату на собеседования с ПТС.

В день пресс-конференции я отбрехался от полудюжины звонков из Счётной палаты, и даже когда наш конференц-зал уже наполнялся репортёрами, всё ждал, что завалятся коротко стриженные ребята в строгих костюмах, махнут удостоверениями и скажут: «ФБР».

Ещё я боялся ураганов, но сигналы штормового предупреждения всё утро оставались зелёными и единственным сюрпризом на пресс-конференции стал запланированный нами с Ричардсоном. В зал ещё тянулись последние гости, — досмотр и поиск бомб требовал времени, — когда экран за подиумом вспыхнул.

* * *

— Увы, Бирли мёртв, — сказал образ Бирли, отвечая на первый вопрос после вступительной речи. — Вернуть его нельзя, как это ни жаль.

Тёплая улыбка.

Журналисты неуверенно засмеялись.

— А вы — его воспоминания? — спросил репортёр.

— В том смысле, который вы вкладываете — не совсем, — сказал Бирли. — Никто не загружал разум Бирли в машину. Мы не умеем. — Напряжённая пауза. — Пока. — Улыбка. — Я — конструкт, псевдоличность, собранная из воспоминаний других. ПТС побеседовал более чем с сотней людей из ближайшего круга Бирли. Их впечатления о нём, конкретные примеры его высказываний и действий, а также цифровые видеозаписи были обработаны, и получился я. Может, я не тот Джексон Бирли, каким он видел себя сам, но я тот Бирли, каким его видели другие.

Он предложил задать вопрос другой журналистке, назвав её по имени.

Она огляделась, потом посмотрела на экран.

— Вы меня видите? Видите эту комнату?