Спасенье погибших

Итак, продолжаю. Всюду бывал я, нигде счастья не видел. Все в орденах, званиях и степенях люди во злобе пребывали, ибо еще много степеней, чинов и наград оставалось неполученными. И сытых видел, но злобных, ибо не принимала более утроба, а кушанья стояли перед ними. И забывали они, во что превращаются эти кушанья, будучи съеденными. Видел живущих в хоромах и опять же злобствующих, ибо зависть полнила их скудельный ум — соседние хоромы были пошире и повыше. Был и в ученых спорах, где многие упрекали меня в бесхарактерности и гнали в монастырь, ибо много мятежа вношу в умы, но толку мало. Надо жить в мире, отвечал я, ибо несчастья от суеты и многих желаний, от этого тупик и заблуждение. Счастливы те, кто богатеет сердцем. Власть, отвечают они, умерит желания и аппетиты. Да, но кто власть? И разве власть не напоминает шагание по ступеням, и разве она не прощается с каждой ступенью, разве не перешагивает через нее, на нее наступая? И знал я такие места, где доярок и милиционеров равное количество. И надои там падали и преступность росла. Не закон нужен, а совесть. Без справедливости нет и милости. Где совесть, там нет преступлений. Но кричали они на меня и изгоняли, тыча пальцем, записывая в ненормальные, а это путь легкий и испытанный, тут, дорогие читатели, вся мировая литература на этом, наш Грибоедов с его горем от ума, их Беранже со строками: «Чуть из ряда выходят умы: «Смерть безумцам!» — мы яростно воем» — и так далее. Изгнали они меня и вахтеру велели больше не пускать, а куда бедному крестьянину податься, как народ спасти, в каких пределах счастье искать? И опять я ходил, пять пар железных сапог истоптал, три чугунных каравая изгрыз. И попал в места, где сказка сделалась былью, где лешие бродят средь людей, где никто не удивлялся, что одна баба-яга летает маршрутами «Интуриста» на самолетах «Аэрофлота», а другая баба-яга говорила мне: «На метле-то оно, батюшка, сподручнее, с таможней не связываться». Там опять же ученые диспуты, ох любят у нас поговорить, и на одном молодой физик твердого тела и жидкого ядра доказал, что ракета с человеком внутри есть не что иное, как модификация летающей русской печи с Емелей. В ракете топливо, в печке дрова, а скорость примерно та же.

Но поник я гордой головой, и вот отчего. Извечна, оказывается, борьба добра со злом, но никто не говорит, что он работает на зло, все улыбаются, руку жмут, уверяют: «Мы за мир», а несчастья плодятся. Но должно быть всесветное сияние, ведь было же со мной такое, что не видел я ночи. Должны же мы прийти к престолу, и должен же последним прийти туда сатана, ведя себя на поводке раскаяния. О, какими мы обольемся горячими слезами и поплывем в этом потоке сквозь белый туман, камни всплывут со дна, пена утонет, тени грешников будут прощены и воплотятся и протянут нам руки с берегов.

Так я думал, сидя на скамье в городском скверике, и подбежали ко мне дети и закричали: «Дяденька, сделай фиг, ведьма идет!» Я засмеялся радости, что дети берут меня в свои игры, но из-за поворота действительно вышла ведьма.

И устал я и ушел от всех. Но от себя не уйдешь, кричало мне сознание, не уйдешь, мы все носим своего дьявола с собой. Неправда, думал я, я знаю средство отбросить его и вот — сел среди пустыни. И не было камня передо мной, не было дорог, не было сторон света. Только пыль да полынь, только слабый ветер да невиданные сочетания новых созвездий. Север, север мой, говорил я в тоске, где ты, где ты, Большая Медведица? Ангел-хранитель мой, я всех бросил, не оставляй меня. «Ты преступник, — отвечал мне ангел, — ты стал дорог кому-то, кого-то влюбил в себя, ты худший из людей, ты от гордыни ушел сюда, а не от смирения». Но как же не уйти, шептал я, ведь люди злы, они увеличивают пустыни, плюют на землю, отравляют воду и воздух, они разлагают естественную природу нефти и угля, они вырывают спрятанную в глубины радиоактивную руду и убивают ею себя. Они не живут, они выживают, они — самоубийцы, помнить о самоубийцах, поминать их — грех! Разве не так? И я все равно бы ушел, у меня слабое сердце, а у них железные сердца и стальные нервы, разве мне убедить их? Да, обо мне плачет женщина, но когда б я был с ней, она плакала б еще больше.

И отошел ангел от меня, и не было там воды и пищи, и я упал духом и восскорбел, ибо не выдержал искушения голодом, проклятое тело не собиралось умирать и казнило меня. Но куда было ползти за спасением? На седьмые сутки меня окружили миражи, но им не надо верить и снам не надо верить, только бред реален да еще схождение с ума.