Спасение

- Гроза, что ль? - спросил я, поглядывая в небо.

Один из них, босой, не услышав, читал газету, а другой - в кепочке, надвинутой на брови, откликнулся охотно:

- Слышно было, шарахнул гром... Выспался? Или гром разбудил?

- Хорошо, что разбудил, - ответил я. - Сгорел бы тут совсем. - И пошел к ним знакомиться.

Тот, что газету читал, был, видимо, глуховат, взгляд его мутных, голубых глаз напряженно ощупывал каждое мое слово, и, наверное, не все он понял из того, что я говорил. Впрочем, это и неинтересно ему стало, потому что он вскоре снова уткнулся в свою газету и уже не прислушивался. Босые его ноги, большие и словно бы топором тесанные, высунувшись по щиколотку из помятых в сапогах брючин, в каком-то отрешенном блаженстве тихонечко терлись пятками друг о дружку, и звук от этого получался такой, как если бы кто-то ножичек поблизости точил о наждак, аккуратно и осторожненько. Резиновые сапоги стояли рядом.

- Быка-то в стаде нет? - спросил я на всякий случай у того, что был помоложе.

Он с добрым желанием отвечал мне, что быка в стаде нет оттого, что теперь у них в совхозе искусственное идет осеменение, а бык, дескать, был, да вот отвезли в позапрошлом году на бойню.

- Ох, бычина был! - говорил он, вспоминая охотно. - Иной раз и не подойдешь близко. Гонял! Топтать не топтал, а разбежится, бывало, напугает и отойдет, а сам мыкает, как пароход: сипло так. Страшно! Нам и то страшно. А тут теперь у нас кругом понастроили... Выпасов хороших нет - все в лесу да в лесу. А в лесу - ребятишки. Считай, что тут теперь вроде бы зона отдыха у нас. Туристов много, дачников... Дом отдыха есть и, конечно, пионерлагеря. А выпасов-то нет. Вот и крутись. Стадо у нас молодое. Да и это скоро, говорят, ликвидируют. Говорил тут директор, что, видно, придется на будущий год ликвидировать стадо... Пионерлагерей много... Один дом отдыха есть уже, а другой вот, вроде бы двенадцатиэтажный, строить собираются. Тут - свекла, там - овес или капуста, выпасов-то нет...

- Парк, значит? - спросил я.

- Не-ет, не парк! Совхоз как совхоз, и все, как теперь, только совхоз овощеводческий будет. Огурцы там всякие, помидоры в столицу... Кабачки. Такое дело. Зона отдыха.

- Кому зона отдыха, - сказал я, - а кому труда.

- Это как везде.

- Придумали тоже! - сказал я, решив испытать его на слове. - Зона отдыха! Какая такая зона?

Он подумал и ответил:

- А чего? Нормально.

- Зон всяких много: запретная зона, лесопарковая зона, зона отдыха... Зона! Что за слово такое?! Ты, значит, например, в зоне жить, что ль, будешь? А я не в зоне, да?

- Выходит, что так... - Он усмехнулся понимающе. - Не в этом дело. Это просто для понятия чтобы было... Ну - зона отдыха. Понятно так - что для чего. Ну, дом отдыха там, пионерский лагерь, базы всякие туристские, рыбацкие, охотничьи... Вот. Колючей-то проволокой не будут огораживать, верно? Ну вот... А там хоть как назови. Зона или район. Как жили, так и будем жить. Коров вот только ликвидируем в хозяйстве.

Был он черноглазый и скуластенький, пиджачишко надет прямо на майку, кепчонка на глаза, лицо на вид злое, недоброе, а он словно бы знал о недобром своем выражении, о тугих ноздрях, придававших угрюмость и жестокость лицу, и все время старался говорить с улыбкой, голосом источая душевное добро и нежность. С таким человеком не успеешь познакомиться - и вроде бы готов говорить обо всем на свете. Первое впечатление угрюмости и злости исчезает бесследно, странно даже подумать, что наперво он показался тебе недобрым.

- Не обойдешься, - сказал он со вздохом.

И я понял, к чему он это сказал, потому что в молчании он задумался об этом казенном слове, вспоминая другие слова, и, видимо, не вспомнил такого, которым бы можно было заменить "зону".

- Ничего, - сказал я ему с утешением. - Найдется кто-нибудь, придумает. Язык молодой, богатый... есть даже на нашем лице места, которые вообще никак не называются. Не придумали.

- Это что такие за места? - удивленно спросил он.

- Ну вот верхняя губа, например, так? А выше что? Под носом? Вот эта впадинка над губой, ложбинка эта... Как она называется?

- Ты гляди! Вот уж да! А можно сопливницей назвать! Сопли по ней текут...

И он засмеялся, довольный, будто остров неведомый открыл в океане и название ему дал.

- Нехорошо звучит, - усомнился я в находке.

- Зато верно!

Он толкнул ногой своего немолодого, глуховатого товарища и озорно крикнул ему:

- Ей, Егор! Где у тебя сопливница?

- Чего?

- Во, глухой! Вот это вот место, - он ткнул себе пальцем под нос, - как называется?

- Какое место?

- Вот это... Видишь? Вот. Под носом у нас, над губой...

- Чего?

Мы оба рассмеялись и оставили в покое пожилого человека, которого отвлекли от чтения газеты.

- Глухой, - сказал о нем черноглазый. - Если чего непонятное говоришь, не слышит. Понятное - слышит. А спросишь непонятное - не слышит. Чего-чего, передразнил он его без злости. - Какую газету читаешь? Не "Красную звезду" ли?

А Егор и сам не знал, какую он газету читает, стал ее переворачивать, заглядывая на первую страницу.