Спасение

После завтрака Бураковский взял лыжи и поднялся по укатанной темной дороге на гору. Внизу среди снега чернели сосны. За полосатыми столбиками ограждения шел обрыв. На противоположном склоне поднимались трещиноватые меловые отроги. Дорога вела к лесничеству и летним пионерским лагерям. Правда, там, наверху, не было удобных спусков, но Бураковскому уже наскучили привычные маршруты на крутом берегу реки. Сквозь редкие облака сильно пробилось солнце, заблестела зернистая корка наста вдоль обочины.

Девочку звали Люда. У нее были большие глаза и толстые губы. Бураковский отворачивался, когда она ловила его взгляд. Рядом с ней он становился беспокоен.

Дорога поднялась выше монастырских башен, и маленький поселок внизу сделался виден со всей своей темной геометрией на фоне снега. Вскоре дорога выровнялась. Бураковский стал на лыжи и пошел между высоких тонких сосен, которые запомнил маленьким.

Нет, сизоворонку они увидели не здесь. Сейчас он находится еще далеко от лагеря, а тогда отряд шел как бы навстречу ему нынешнему, сейчас бы они встретились вон там, возле сухого дуба. Этот дуб сгорел в сорок третьем году, когда здесь шли бои. Он был совсем серым, уже без следов обугленности.

Наст проваливался, лыжи шли с хрустом. Он попробовал бежать, однако быстро взмок и выдохся. За соснами открылось чистое поле с кустиками полыни. Кажется, тут была запретная зона: перепаханную песчаную почву, усеянную гильзами и железными обломками, огораживал забор из колючей проволоки.

Красивая птица с плотным блестящим оперением шла по борозде. Сизоворонка была величиной с галку, ее спина и плечевые перья были глинисто-рыжие. Она взмахнула большими острыми крыльями и тяжело перелетела на несколько метров. Бураковский и Люда пошли за ней. Позади слышался голос физрука и шум отряда, и Люда побоялась идти дальше колючей проволоки. Птица исчезла, но запретная зона притягивала Бураковского. Он пролез под проволокой и почувствовал, что не зависит от остальных. Он искал гильзы и уходил все дальше в глубь зоны.

Вернулся в лагерь спустя полтора или два часа, ожидая наказания и не понимая, почему зона так притягивала его. Физрук завел Бураковского в клубе за пыльный занавес и ударил по щеке. "А если бы подорвался?" - тихо спросил он. Они не знали, что когда к физруку придет старость, а мальчик вырастет, то они встретятся. У физрука в руках будет авоська с пакетом молока и полбуханкой хлеба, но дело не в единственном пакете или куске, а в том, что от него будет исходить дух покинутости и одиночества. "Вы были у нас в лагере физруком", - сказал ему Бураковский. Тот улыбнулся с расслабленной лаской неузнавания. "У вас часто убегали в запретную зону? - спросил Бураковский. - Вот я, например, убегал. Еще девочка была, смуглая, волосы вились". - "Не помню. Много убегало. Вы ж все дурные были". - И физрук засмеялся.

Бураковский втянулся в размеренный ходкий ритм и шел навстречу чему-то, что быстро меняло облик, вызывая приятное беспокойство.

Впереди медленно двигался по полю рыжеватый зверек, похожий на щенка. Он проваливался в снег по брюхо. Бураковский прибавил шагу. Зверек тоже прибавил, его тело стало горбиться чаще, но лапы по-прежнему зарывались в снежную крупу. Это лиса, с опозданием понял Бураковский. Он ведь видел лис не каждый день, и поэтому щенок с пушистым большим хвостом не сразу превратился в лису. Если бы дочка Бураковского была младше года на четыре, как бы она обрадовалась живой лисе. А сейчас вряд ли сильно обрадуется. Ей уже десять лет, и она отдалилась от отца... Бураковский как будто снова увидел упавшего лицом в угольную пыль Копылова, и шестилетняя Настя что-то сказала ему перед тем, как все огни светильников затуманились и погасли. Лиса барахталась в снегу и часто оглядывалась. Вскоре он стал различать ее продолговатые вертикальные зрачки. Что же сказала Настя?

Он остановился, дышал ртом. Рыжий зверек плыл среди искрящегося поля. Бураковский подумал, что лиса спасает свою жизнь. Он улыбнулся, зачерпнул и приложил снег к разгоряченному лбу.

1981 г.