Спасение (ЛП)

Его глаза загораются, и на мгновение вся тьма, которая обычно клубится в его взгляде, исчезает. Мы идем по опасному пути, но этот путь мы выбираем добровольно.

10

Данте

Моя милая маленькая лань даже не представляет, на что она согласилась.

Она согласилась на ужин с мужчиной, настолько одержимым ею, что он пробрался к ней домой и мастурбировал в ее гребаном шкафу. Я извращенец. Для меня не существует границ. И я хочу развратить Мэдисон. Сломать ее, согнуть и собрать заново, только по-другому.

Ее свет — как магнит для моей тьмы. Тьмы, от которой я пытался убежать, которую пытался зарыть поглубже.

Она нервно теребит рукав своей рубашки.

— Как у тебя дела? — спрашивает она.

Я ухмыляюсь.

— С самого утра? Отлично.

Мне нравится видеть, как она чувствует себя неловко в моем присутствии. Священническая сторона во мне полностью уничтожена. Я хочу управлять ее страхом и желанием так, как не думал уже четыре года.

— Ты кажешься немного другим, — замечает она.

Немного — это преуменьшение.

— Может, потому что я сейчас не в костюме священника?

Она невинно покусывает нижнюю губу, но это делает меня тверже гранита. Будет просто чудом, если мы продержимся до конца ужина, и я не съем ее первым.

Она пытается разрядить обстановку, ее голос дрожит: — Какой твой любимый цвет?

Я пристально смотрю на нее. Это простой вопрос, но я уже сто лет не думал о себе в таких безобидных выражениях.

— Черный, — отвечаю я, понизив голос.

Ее брови поднимаются, но она ничего не комментирует.

— А у тебя?

Она краснеет, и я вижу, как она тяжело сглатывает: — Розовый.

Контраст между нами не может быть более разительным. Ее ответ показывает, что она — сказочная принцесса, а я — монстр, который только и ждет, чтобы полакомиться ею.

Я киваю в ответ, и мы ненадолго замолкаем.

— Боюсь, я не очень хорошо готовлю, поэтому я заказал еду на вынос из закусочной.

Я киваю в сторону маленького обеденного стола.

— Прекрасно. Это из твоей закусочной? — спрашивает она.

Я киваю.

— Привилегии владельца.

— Верно, я хотела спросить, как ты владеешь столькими предприятиями в Фордхерсте?

Сложный вопрос для ответа. Потому что я плохой человек, который делал плохие вещи, а потом украл хренову тучу денег у мафиози, на которого работал, и свалил. Я не могу рассказать ей ничего из этого. Никто не знает о моем прошлом, и так оно и останется.

— Наследство, — отвечаю я коротко. Легкость, с которой эта ложь вырывается наружу, настораживает.

Ей не нужно знать правду. Правда — это зверь, бешеная собака, которая кусает и не отпускает. Это мелодия тьмы и сожаления. Симфония грехов, слишком невыразимых, чтобы их озвучивать. Мое прошлое — это цепь на моей шее, вечно напоминающая мне о том, кем я когда-то был.

— О, — говорит она, выглядя разочарованной моим односложным ответом. — Я никогда не спрашивала, сколько тебе лет.

Я ухмыляюсь, потому что наша разница в возрасте — это дополнительный греховный слой. Мне тридцать девять лет. А Мэдисон — двадцать три, если верить ее фальшивому удостоверению. Правда это или нет — другой вопрос.

— Тридцать девять, — говорю я.

Ее глаза слегка расширяются.

— О, я думала, ты моложе.

— Сколько тебе лет? — спрашиваю я.

— Двадцать три.

— Шестнадцать лет разницы в возрасте. Это слишком грешно для тебя? — дразняще спрашиваю я.

Она качает головой.

— Нет, я думаю, это делает все более горячим.

Я хихикаю над ее наглостью.

— Хочешь выпить, маленькая лань?

Она кивает.

— Да, воды, пожалуйста.

— Вина не хочешь?

Я киваю на открытую бутылку на кофейном столике.

Она поджимает губы.

— Я выпью один бокал.

Возможно, ей понадобится еще несколько, чтобы пережить ночь со мной.

Наливая вино, я наблюдаю за тем, как пунцовая жидкость переливается в ее бокал, резко контрастируя с бледной нежностью ее рук.

— За незабываемый вечер, — произношу я тост, и ее глаза встречаются с моими. В них я вижу танец невинности, влекомой к пламени неизвестности. Я хотел бы оградить ее от тьмы нашего мира, но сегодня речь идет не о защите. Речь идет о том, чтобы заявить о своих правах.

Она кивает, делая глоток вина.

— Мои родители редко разрешали мне пить.

Я вскидываю бровь.

— Почему ты не попросила родителей о помощи?

Она пожевала губу.

— Потому что именно они заставили меня выйти замуж за своего мужа.

Слова вылетают из ее уст, как яд, отравляя воздух между нами. В моих жилах разгорается острый, холодный гнев, более горячий и мощный, чем любое виски. Моя рука крепко сжимает горлышко бутылки.

— Что они сделали? — рычу я, и мой голос звучит в тихой комнате как раскат грома. — Эти чертовы ублюдки, — шиплю я под дых. Родители должны были защищать ее, а не отдавать человеку, который может причинить ей вред.

Ярость настолько ощутима, что я почти чувствую ее вкус.

Она вздрагивает от моих слов, ее глаза лани расширены и полны страха. Она увидела во мне монстра, и мне остается только гадать, сколько времени пройдет, прежде чем она с криком убежит в ночь.

— Они нехорошие люди, — шепчет она.

Я откидываюсь на спинку плюшевого дивана, кожа скрипит под моим весом.

— Но ты хороший человек. Попавший в дерьмовую ситуацию.