Спасенное имя

Время, казалось, остановилось. Сколько прошло — час, два, десять?

Гришка рвал зубами веревку, но она была прочной…

Выбравшись из подземелья через лаз в старом карьере (зарничник сидел в траве, ковыряясь в носу), Гринюк скрылся в кустах. Этот запасной лаз он подготовил давно и тщательно замаскировал. Вскоре Гринюк вышел на дорогу и побежал в сторону колхозного движка. Движок стоял на берегу Днестра. Гринюк огляделся. На холме высилось белое здание интерната.

— Понастроили! А я вас… вот так! — Он задохнулся, рванул ворот. — В рог бараний…

Привычное ощущение удушья захлестнуло Гринюка. В детстве, когда ему было года четыре, мать за что-то наказала его, заперев в темном душном чулане.

Целый день он провел без света и свежего воздуха. И на всю жизнь сохранилось у него ощущение удушья. Оно преследовало по ночам, поднимало с постели, толкало на улицу, на ветер, мороз, на дождь или снег — лишь бы рот мог поймать струю свежего воздуха.

Много лет подряд снился ему один и тот же сон — будто сидит он в каменном мешке. И он весь холодел, заново переживая те минуты в чулане в далеком и страшном детстве.

На всю жизнь застыл в его глазах страх, который не в силах была выгнать никакая радость, и глаза его поэтому всегда горели как-то неестественно — ярко, словно их постоянно подсвечивал изнутри этот лихорадочный страх. Даже ночью они фосфорически мерцали, точно у кошки. Люди боялись этих глаз.

На всю жизнь осталось в нем желание мстить — неважно кому, всем, кто подвернется под руку. Облегчение приносила только боль — чужая боль, чужое страдание. Вот тогда он открывал рот и дышал полной грудью…

Гринюк потряс кулаком и стал пробираться к движку. От него в траву уходил тонкий, хорошо замаскированный провод. Гринюк нагнулся, потянул провод.

Вдруг чей-то звонкий мальчишеский голос крикнул:

— Глядите! Панаит.

Гринюк поднял голову. В кустах стояли Димка, Ерошка и Думитраш.

На дороге появились две бабки в черном.

Гринюк выпрямился. Глаза его остро блеснули, лицо налилось кровью.

— Не-на-ви-жу! — И он склонился над проводом. — Всех взорву.

В тот же миг он вскрикнул, захрипел и стал медленно оседать. Его била короткая сильная дрожь. Попытался оторвать руку от провода, но не смог.

Старухи в черном подошли вплотную.

— Помогите! — закричал Гринюк и упал ничком. — Руку… Дайте скорее руку.

Тяжелое его туловище содрогалось от дрожи.

— Господи, — сказала первая старуха. — Да это же святой человек!

— Панаит, — уточнила вторая.

— Что с ним? — спросила первая старуха.

— Сатану изгоняет, — ответила вторая.

— Дух сошел… Дух.

И старухи пали на колени.

— Помогите, — стонал Гринюк. — Руку…

Но старухи не слушали его.

— Ниспошли благодать.

— Лучом прозрения озари.

Думитраш, махнув рукой, побежал к движку. Вскоре он вернулся с шофером Андриешем.

Старухи поднялись с колен и бочком подались в кусты. Гринюк сделал отчаянное усилие оторваться.

— Что ж, — сказал Андриеш, — он нашел свою смерть.

— Его суд должен судить, — строго заметил Димка.

— Верно, — вздохнул Андриеш.

Из деревянной будки, стоявшей у движка, выглянул худой, высокий парень.

— Выключи движок, — крикнул ему Андриеш. — А вы, ребята, срочно сыщите милиционера Цуркана.

«А танк я все равно найду»

Лица, лица, повсюду — лица… Морозан метался в штольне, освещая стены фонариком, и ему казалось, что из каждого темного угла глядели на него глаза Хамурару.

Морозан вынул из кармана бутылку с пестрой змеей. Жадно сделал несколько глотков, а потом швырнул бутылку под ноги. Тупо уставился в землю. В острых осколках стекла лежала змея…

И снова перед ним груда серых ящиков, зеленые папки с делами… Сыплются на землю фотографии, летят черные орлы на белых бланках. И вот наконец то, что он искал: досье на Морозана, пачка этюдов на жести. И опять — лица, лица, лица, которые почему-то сливаются в одно огромное лицо Самсона Хамурару…

Слабый шепот пополз по земле, но так и не был услышан Морозаном. Гришка, придя в себя, снова терял сознание. Он перегрыз веревки, но на это ушли все силы. В подземелье возникли неясные звуки, родилось эхо. Оно покатилось по штольне, с каждой минутой всё увеличиваясь и разрастаясь:

— Э-э-эй!

Морозан поднял голову, прислушался…

Круду с милиционером Цурканом искали ребят. На перекрестке они остановились.

— Я — направо, — сказал Круду.

— Добро, — кивнул Цуркан.

Через некоторое время Морозан услышал голоса. Из угла метнулась чья-то тень.

— Дяденька Цуркан!

Тень обняла его сапоги.

— Ника, ты?

Цуркан осветил ее бледное лицо, перевел луч фонарика в угол. На земле сидел Михуца.

— Ушел Гришка, — сказал он, вздохнув. — А мы совсем заплутали.

Цуркан молча обнял ребят.

Уничтожив досье и сунув за пазуху этюды, Морозан взял «летучую мышь». Сделал несколько шагов и замер. Прямо на него из тьмы, освещенное ярким светом фонаря, надвигалось лицо со шрамом на щеке. Морозан протер глаза, но видение не исчезло. Отчетливо слышался скрип щебенки.

Морозан укрылся за выступом стены. Нагнулся, пошарил по земле, поднял железный прут, согнул о колено. Все, теперь он навсегда избавится от наваждения.