Спасенное сокровище

— Ого! — сказал лысый человек с маленькими, хитрыми глазками. — Лето будет жаркое!

Старый Энгельбрехт, теребя усы, рассказывал:

— Помнишь, Штерцер, забастовку 1909 года? Стою я, значит, как-то утром в пикете у ворот рудника. Вдруг подходит к нам женщина с детской коляской. «Пропустите-ка меня», — говорит и давай плести: у ребенка, мол, коклюш, ей нужно позвонить по телефону, и все такое прочее. Ну, нам, конечно, стало ее жаль. «Простите, — говорим мы, — если у ребенка коклюш, зачем же его укутывать с головой? Бедняжка может задохнуться». Только я хотел откинуть одеяльце, она как заорет: «Прочь руки, малютка простудится! Пропустите же меня наконец во двор, безжалостные вы люди!» Расшумелась, а тут из коляски вдруг раздается «апчхи» и еще раз «апчхи», да так громко, что даже коляска подпрыгнула. «Ого, — говорим мы, — у вашего ребеночка не только коклюш, но еще и насморк изрядный. Высморкайте же его по крайней мере!» И видим, женщина побледнела, и руки у нее задрожали, да так сильно, что она даже платок вытащить не может. — В глазах у старого Энгельбрехта появился лукавый огонек. — «Ну, — говорю я другим пикетчикам, — мы ведь люди добрые. Давайте сами высморкаем младенца!» И вынимаю я свой платок. «Дитя мое, сыночек мой!» — кричит женщина. Слишком поздно: я уже откинул одеяло, и все видят, что у ребенка-то здоровенная бородавка на носу! И щетина! Смотрит на нас из коляски своими бесстыжими голубыми глазами стволовой Альберт Фишер. Можете себе представить! Мы не долго думая перевернули коляску и вытряхнули из нее «ребеночка». Ну и досталось же ему за его «апчхи»! Нечего сказать, прекрасный способ переправлять штрейкбрехеров!

Бабушка Брахман, забыв о своем гневе, смеялась до слез.

— И теперь еще есть такие!

— Еще бы! Но мы и на этот раз с ними справимся. Пусть себе едут в колясочках или на грузовиках — все равно им плохо придется, если только мы будем держаться все вместе.

— Да, если!.. — сказал долговязый Карл Тиле. — Но вы только послушайте, как они нас друг на друга науськивают. Вот хоть этот подлец Шульце. Где бы он ни был, он так и рвет и мечет против нашего единого стачечного фронта.

При слове «Шульце» Рихард Кюммель насторожился. Он познакомился с руководителем профсоюза Шульце, когда однажды делал доклад на собрании социал-демократической партии. «И чего они от него хотят? — подумал Рихард. — Шульце честный парень». Но у него не было желания спорить, и он промолчал.

Суета и толчея все усиливались. У стенной газеты толпился народ. Вдруг кто-то крикнул:

— Эй, Рихард, это не твои сорванцы?

Рихард Кюммель протиснулся к щиту. Август только что приколол на него снимок из «Арбейтер иллюстрирте»: перед высоким берлинским зданием стоял грузовик, а на нем смеющиеся девочки и мальчики. В руках они держали лозунг: «Мы — дети бастующих мансфельдских горняков. Мы гордимся нашими отцами».

— Ну конечно, — обрадовался Рихард. — Это же мои Макс и Мориц! Опять они, шельмецы, вперед вылезли. Это наши близнецы, мы их так и назвали, — пояснил он, указывая на двух веселых, худеньких, наголо остриженных мальчиков. — Они нам уже написали.

Рихард достал из кармана сложенный вдвое тетрадочный лист, исписанный большими неуклюжими буквами и разукрашенный кляксами.

— Читай вслух!

Рихард прочел:

«Дорогие родители! У нас все хорошо. Надеемся, что и у вас тоже. Мы живем в третьем корпусе очень большого дома. В этом доме столько дворов и лестниц, что можно заблудиться. Сегодня мы играли с берлинскими ребятами в прятки. Здесь очень большое движение. Мы не скучаем.

Берлинские коммунисты хотят организовать сбор денег для бастующих рабочих. Они говорят, что это просто наглость — так грабить шахтеров. Мы живем у коммунистов.

С горячим приветом.

Рот фронт.

Ваши Макс и Мориц».

— Давай письмо в газету! Прикалывай его на щит! — раздались голоса.

В это время лысый горняк, стоявший у двери, крикнул:

— Брозовский идет! Везет что-то!

Рабочие бросились на улицу. Их так и обдало полуденным зноем. Яркое солнце слепило глаза.

— Вот он!

Вверх по переулку рядом с осликом, терпеливо тащившим повозку, шагал Отто Брозовский; несмотря на жару, на нем, как всегда, была кожаная куртка и зеленые гетры.

— Пошел, пошел! — понукал он своего ослика, терпеливо тащившего повозку в гору; стучали копыта, громыхала повозка. — Пошел, пошел!

Повозка была доверху нагружена мешками, туго набитыми картошкой.

— Ну что, Отто, раздобыл картошку? — крикнул кто-то.