Спасенные дневники и личные записи. Самое полное издание

23 ноября 1938 года Ежов появился в кабинете Сталина последний раз в своей жизни, войдя в него в 21 час 35 минут 23 ноября и выйдя оттуда уже в час ночи 24 ноября. В последнем разговоре Сталина с Ежовым участвовал вначале только Ворошилов, а к десяти вечера подошёл и Молотов. Сталин пока видел в Ежове только очень запутавшегося человека, много нагрешившего, но еще способного выправиться. Он уже лишил Ежова своего доверия, о чём тому прямо и сказал. Однако если бы Сталин видел в конце 1938 года в Ежове врага или просто поставил бы на нём крест, то он бы не стал тратить на разговор с Ежовым три с половиной часа только 23 ноября, не говоря уже о пятичасовом «разборе полётов» в ночь с 19 на 20 ноября!

Соответственно, Сталин не принял бы 24 ноября решения, проведённого как Постановление Политбюро, об удовлетворении просьбы Ежова об освобождении его от обязанностей наркома НКВД с сохранением за ним должностей «секретаря ЦК, председателя комиссии партийного контроля и наркома водного транспорта».

Поэтому лишь как подлую, антиисторичную и безответственную болтовню надо оценивать «мемориальные» россказни «демократов» о том, что Ежов-де был нужен Сталину только как «инструмент кровавого тотального террора», а когда дело было сделано и «страна запугана», «инструмент» за ненадобностью выбросили. Сталин вообще был терпим и каждый раз старался до последнего верить в человека и рвал с ним только тогда, когда убеждался в том, что это уже не товарищ и соратник, а предатель и враг.

Так вышло и с Ежовым. Так вышло и с Фриновским, хотя этот бывший заместитель Ежова и его будущий подельник был на совещаниях у Сталина после 19 ноября 1938 года четыре раза уже в 1939 году (последний раз – 8 февраля 1939 года, за два месяца до ареста). И для Сталина это не было игрой – он в политические триллеры не играл. Если человек оказывался в его кабинете на деловом совещании, то причина была одна: этот человек рассматривался как нужный для дела. То есть Фриновский лишь к концу зимы 1939 года стал рассматриваться Сталиным как фигура сомнительная…

Впрочем, я забежал вперёд. 25 ноября 1938 года на места ушла шифровка за подписью Сталина «первым секретарям ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов» о неблагополучном положении в НКВД, об удовлетворении просьбы Ежова об его освобождении от НКВД, о сохранении за ним постов «по НКВоду и по линии работы в органах ЦК ВКП(б)». В той же шифровке сообщалось о назначении наркомом НКВД СССР «по единодушному предложению членов ЦК, в том числе и т. Ежова, – нынешнего первого заместителя НКВД тов. Берия Л.П.». Адресатам предлагалось «с настоящим сообщением немедля ознакомить наркомов НКВД и начальников УНКВД».

Ежов был, конечно, подавлен. К тому же он запутался не только в делячестве в НКВД, но и в заговорах, в связях с иностранными спецслужбами, в личной жизни – во всём сразу. Ежов не был идейным противником Сталина и советской власти, он их даже любил и был им по-своему предан, но он оказался слабым человеком без крепкого внутреннего стержня. Повторяю: Ежов не был монстром, садистом и т. д., не был он и врагом, он был просто слабым человеком и поэтому скатился до предательства Сталина и России. Предают всегда и только свои. Открытый враг не может предать по определению, потому что он сразу осознаётся тобой как враг. Скрытый враг тоже не может предать, потому что ты осознаёшься им сразу как враг, пусть он этого и не показывает. А предатель – до тех пор, пока его предательство не обнаружится, был когда-то другом на деле и поэтому воспринимается как друг, как свой, даже после того как он встал на путь измены, но ещё не разоблачён.

Ежов был своим.

Но он предал.

Фриновский тоже был своим.

И он тоже предал.

Можно сказать, что они оказались фигурами почти шекспировскими, однако лично меня психология и генезис предательства никогда всерьёз не интересовали. И не интересуют. Поэтому я не буду продолжать далее психологические экзерсисы, а сообщу, что уже после назначения Берии Ежов написал Сталину личное письмо, которое дошло до адресата через Поскребышева (секретаря Сталина) 27 ноября 1938 года.

Это была уже не аналитическая записка, а исповедь. Причём по всему письму рефреном проходила фамилия Фриновский – как злой гений Ежова и НКВД. Последняя же треть длинного и весьма искреннего письма была посвящена почти исключительно отношениям с Берией. Ежов, в частности, признавался в предубеждении против него, поощряемом Фриновским.

Суть наговоров Фриновского, по словам Ежова, сводилась к следующему: «…1) с Берией я не сработаюсь; 2) будут два управления; 3) необъективно будет информироваться ЦК и т. Сталин; 4) недостатки будут возводиться в систему; не побрезгует любыми средствами, чтобы достигнуть намеченной цели».

Ссылаясь на то, что у Берии «властный характер» и что он «не потерпит подчинённости», Фриновский, как признавался в письме Ежов, советовал: «…держать крепко вожжи в руках. Не давать садиться на голову. Не хандрить, а взяться крепко за аппарат, чтобы он не двоил между т. Берия и мной. Не допускать людей т. Берия в аппарат».