Спаси меня, вальс

— Да уж. А давай устраивать нечто подобное каждую ночь.

— Я сочинила для тебя стихотворение.

— Прочти.

— Вот:

Почему такая я сякая?
Почему нет счастья мне?
Настоящая все ж я какая?
Почему не могу быть, как все?

Дэвид рассмеялся.

— Мне надо ответить?

— Нет.

— Мы достигли такого возраста, когда даже наши самые тайные чувства должны пройти испытание разумом.

— Очень утомительно.

— Бернард Шоу говорит, что все люди после сорока сволочи.

— А если мы к тому времени не обретем столь вожделенного статуса?

— Значит, остановимся в развитии.

— Не будем портить этот вечер.

— Пойдем отсюда?

— Ой нет, останемся — может быть, волшебство вернется.

— Вернется. Когда-нибудь.

По пути в салон они увидели леди Сильвию, которая жадно целовалась с некоей тенью за спасательной шлюпкой.

— Это ее муж? Наверно, правда насчет того, что они все еще влюблены друг в друга.

— Это матрос. Иногда мне хочется побывать в марсельском танцзале, — рассеянно проговорила Алабама.

— Зачем?

— Не знаю. Ну, хочется же иногда ромштекса.

— Я бы взбесился.

— Ты бы целовал леди Сильвию за спасательной шлюпкой.

— Никогда.

В салоне оркестр заиграл цветочный дуэт из «Мадам Баттерфляй».

Мой Дэвид любит розу,
Другому дай мимозу, —

промурлыкала Алабама.

— Вы певица? — спросил англичанин.

— Нет.

— Но вы поете.

— Потому что была рада узнать, что я, оказывается, самодостаточная личность.

— Ах, неужели? А вы себя любите!

— Очень. Мне очень нравится, как я хожу, как говорю, мне почти всё в себе нравится. Хотите, я покажу, какой я умею быть обворожительной?

— Конечно.

— Тогда пригласите меня выпить.

— Пойдемте к стойке.

Покачиваясь, Алабама двинулась в путь, имитируя походку, которой когда-то восхищалась.

— Учтите: я могу быть собой, только когда становлюсь кем-то другим, кого я наделяю замечательными качествами, существующими лишь в моем воображении.

— Я не возражаю, — сказал англичанин, который вдруг заподозрил, что его соблазняют, ведь для многих мужчин — моложе тридцати пяти — все непонятное имеет сексуальный оттенок.

— И еще предупреждаю вас, что в душе я придерживаюсь моногамии, хотя теоретически вроде бы и нет, — проговорила Алабама, заметив несколько изменившееся поведение англичанина.

— То есть?

— Дело в том, что теоретически единственное чувство, которое невозможно повторить, это ощущение новизны.

— Шутите?

— Конечно. Ни одна из моих теорий не работает.

— Вы как интересная книга.

— Я и есть книга. Чистой воды вымысел.

— Кто же придумал вас?

— Кассир Первого национального банка, чтобы возместить кое-какие ошибки, допущенные им в расчете. Понимаете, его выгнали бы, если бы он не достал деньги — любым способом, — на ходу фантазировала Алабама.

— Бедняжка.

— Не будь его, я бы навсегда осталась сама собой. Но тогда мне не удалось бы позабавить вас и доставить вам удовольствие.

— В любом случае вы доставили бы мне удовольствие.

— Почему вы так думаете?

— В душе вы человек очень искренний, — серьезно ответил он. — Мне показалось, что ваш муж обещал присоединиться к нам, — добавил он, опасаясь скомпрометировать себя.

— Мой муж наслаждается звездами за третьей спасательной шлюпкой по левому борту.

— Шутите! Откуда вам известно? Откуда вам может быть это известно?

— Оккультные способности.

— Вы ужасная обманщица.

— Ясное дело. Но я сыта по горло разговорами обо мне. Давайте теперь побеседуем о вас.

— Я должен был делать деньги в Америке.

— Ничего оригинального.

— У меня были рекомендательные письма.

— Вставьте их в свою книгу, когда решите ее написать.

— Я не писатель.

— Все, кто любит Америку, пишут книги. У вас сдадут нервы, когда закончится путешествие, и вы поймете, что лучше держать при себе кое-какие воспоминания, и поэтому вам захочется их опубликовать.

— Мне понравится писать о путешествиях. Я полюбил Нью-Йорк.

— Ну да, Нью-Йорк похож на иллюстрацию к Библии, правда?

— Вы читали Библию?

— Книгу Бытия. Обожаю то место, где Бог всем доволен. Мне нравится думать, что Бог счастлив.

— Вряд ли он счастлив.

— Вряд ли, но, думаю, кто-то должен воспринимать так происходящее. Никому другому такое не под силу, поэтому остается Бог. Мы наделили этим Бога, во всяком случае, Книга Бытия наделила.

Европейское побережье положило предел атлантическому бескрайнему простору. Нежность царила в дружелюбном, расположившемся среди полей Шербурге, где звонят колокола и стучат по камням сабо.

Нью-Йорк остался позади. Всё, что создало Алабаму и Дэвида, осталось позади. Пока для них не имело значения то, что им не придется так же ясно почувствовать биение пульса жизни, как прежде, поскольку в чужих краях мы понимаем только то, к чему привыкли с детства.

— Я сейчас заплачу! — воскликнул Дэвид. — Почему на палубе нет оркестра? Черт побери, это же самый волнующий момент, на свете нет ничего лучше! Все, что создано человеком, находится тут, перед нами, — только выбирай!

— Выбор, — откликнулась Алабама, — та самая привилегия в нашей жизни, ради которой мы страдаем.

— Великолепно! Потрясающе! Мы можем заказать вино к ланчу!