Спаси меня, вальс

— Знаешь, — сказала Алабама в ответ на удивленный взгляд матери, — в последний раз, когда Джоанна была у нас, она взяла лучший чемодан, чтобы увезти мокрые пеленки, и с тех пор… ну, с тех пор мы почти не виделись.

— Почему бы ей не одолжить у тебя чемодан? — строго спросил Судья.

— Это был мой лучший чемодан, — терпеливо объяснила Алабама.

— Ах, бедная малышка, — вздохнула мисс Милли. — Полагаю, мы сможем позвонить им по телефону.

— Ты будешь иначе относиться к таким мелочам, когда у тебя появятся собственные дети, — сказал Судья.

Алабама заподозрила, что ее выдала изменившаяся фигура.

— А я понимаю, что чувствовала Алабама. — Милли великодушно отпустила дочери грехи. — Она и в детстве не любила делиться с кем-то своими вещами.

Такси подкатило к исходящей паром вокзальной стоянке.

Алабама не знала, как попросить отца заплатить таксисту, — она вообще чувствовала себя неуверенно с тех пор, как, выйдя замуж, перестала получать полные негодования приказы отца. Она не знала, что говорить, когда девушки картинно прохаживались перед Дэвидом в надежде увидеть свой портрет на его рубашке, и что делать, когда Дэвид рвал и метал, проклиная прачечную из-за оторванной пуговицы, которая-де загубила его талант.

— Дети, если вы займетесь чемоданами, я заплачу за такси, — сказал Судья.

Зеленые холмы Коннектикута вносили успокоение в душу после качки в скрежещущем поезде. Цивилизованные, укрощенные запахи новоанглийского газона, ароматы невидимых машинных парков вязали воздух в тугие букеты. Деревья с виноватым видом клонились к крыльцу, насекомые наполняли звоном сожженные зноем луга. В окультуренной природе не было места ни для чего неожиданного. Если захочется кого-нибудь повесить, фантазировала Алабама, то придется делать это на собственном дворе. Бабочки то складывали, то закрывали крылья, это было похоже на фотовспышки. «Тебе не стать бабочкой», — будто говорили они. Это были глупые бабочки, они порхали над дорожкой, демонстрируя людям свое превосходство.

— Мы хотели скосить траву, — начала было Алабама, — но…

— Так намного лучше, — вмешался Дэвид. — Живописнее.

— Мне нравятся сорняки, — добродушно отозвался Судья.

— Они так хорошо пахнут, — добавила мисс Милли. — А вам не одиноко тут вечерами?

— Нет, друзья Дэвида иногда заезжают, да и в городе мы бываем.

Алабама не сказала, как часто они отправляются в город скоротать вечер, расплескивая апельсиновый сок в холостяцких убежищах и произнося монологи о лете за закрытыми дверями. Они стремились туда, опережая в своих ожиданиях ту праздничную жизнь, которая наступит в Нью-Йорке через несколько лет, так Армия спасения норовит поспеть к Рождеству, стремились, чтобы расслабиться, окунувшись в воды обоюдной неугомонности.

— Мистер, — поздоровался с приехавшими появившийся на ступеньках Танка. — Мисси.

Дворецкий Танка был японцем. Держать его они могли только в долг, занимая деньги у агента Дэвида. Японец стоил дорого; а все потому что создавал ботанические сады из огурцов и зелени с маслом, а со счетов на бакалею брал деньги на уроки игры на флейте. Они попытались обойтись без него, но Алабама порезала руку, открывая банку с бобами, а Дэвид, управляясь с газонокосилкой, растянул запястье на своей художнической руке.

Метя пол, восточный человек мерно, как маятник, покачивался, словно отмечая ось земли. Неожиданно он разразился тревожным смехом и повернулся к Алабаме.

— Мисси, не удельте ли мне един минутку — един минутку, пожалуйста.

«Хочет попросить денег», — с беспокойством подумала Алабама, следуя за дворецким на боковое крыльцо.

— Смотрите! — сказал Танка.

Негодующим жестом он показал на гамак, повешенный между колоннами, на котором храпели два молодых человека, положив рядом бутылку джина.

— Знаешь, — неуверенно произнесла Алабама, — ты лучше скажи мистеру — но только, Танка, когда рядом никого не будет.

— Правильна, — кивнул японец, прикладывая палец к губам. — Ш-ш-ш.

— Послушай, мама, почему бы тебе не пойти наверх и не отдохнуть перед обедом? — предложила Алабама. — Ты ведь наверняка устала от долгой дороги.

Когда Алабама вышла из комнаты родителей, Дэвид по ее растерянному лицу сразу понял, что произошло нечто неприятное.

— Ну что?

— Что? В гамаке спят пьяницы. Папа увидит, тогда не миновать бури!

— Выгони их.

— Да они шагу не сделают.

— О Господи! Пусть Танка проследит, чтобы они дали нам спокойно пообедать.

— Думаешь, Судья поймет?

— Боюсь, что…

Алабама огляделась с несчастным видом.

— Ну… Полагаю, рано или поздно наступает момент, когда приходится выбирать между ровесниками и родителями.

— Они совсем плохи?

— Почти безнадежны. Если послать за врачом, то без драмы не обойтись, — бросила пробный шар Алабама.

Дневное муаровое сияние солнца наводило глянец на безликие, по-колониальному затейливые комнаты, а также на желтые цветы, свисавшие с камина, как вышитая тамбуром салфетка. Это было будто священное сияние, высвечивавшее склоны и лощины грустного вальса.

— Непонятно, что можно сделать, — решили оба.

Алабама и Дэвид опасливо ждали в тишине, пока удар ложкой о жестяной поднос не возвестил об обеде.