Спаси нашего сына

— Спасибо, что привез, — говорит, не поднимаясь, — останешься выпить чай?

Я колеблюсь. Наверное, надо уйти. Все эти разговоры — лишь дополнительное ковыряние болезненных ран, я ума не приложу, о чем нейтральном можно говорить с Викой.

А дома — Ева. И долгая бессонная ночь впереди, и я не представляю, как буду спать один в кровати, когда она за соседней стенкой.

Ее образ в неглиже из ванной тотчас же всплывает перед глазами, и я ощущаю покалывание внизу живота.

Баринов, черт, ну не здесь же, не при Вике о ней фантазировать!

И я от нелепости ситуации ляпаю:

— Останусь.

И теперь уже поздно включать задний ход. Вика поднимается, идет к небольшому столику, где стоит электрический чайник, коробочка с чайными пакетами, сахар, печенье.

— Кофе не предлагаю, в номере одноразовый и дерьмовый.

Я молчу, дожидаясь, пока она заварит чай. По большому счету мне все равно, хоть уксус хлебни сейчас, я не чувствую ничего.

Слежу за Викиной спиной, она прямая, как спица, вижу тонкие лопатки.

Она красивая женщина, вдобавок еще и достаточно умная. И думаю, проблем у нее с мужчинами не возникнет.

С каким-то другим, менее мудаковатым.

Наконец, она ставит чашки на журнальный столик, я беру свою, чтобы занять руки и делаю первый обжигающий глоток. Ну и конечно, рука дергается, и я кипяток лью прямо себе на брюки.

— Твою мать! — вскакиваю, матерясь, горячо, еще немного и я бы остался без возможности детей иметь. Бедра жжет достаточно ощутимо, и я морщусь.

— Егор! — Вика стоит, держа в руках полотенце, — ожог может быть. Надо… посмотреть.

Что, блин? Я понимаю, что Вика имеет в виду, но штаны перед ней спускать не собираюсь, хотя вчера отлично прогуливался перед ней совсем без всего.

— Иди в ванную, — она опускается на колени, начиная собирать с пола остатки пролитого чая. Раздумываю минуту — не уехать ли прямо сейчас домой в мокрых брюках? Но решаю проверить сначала, нет ли ожога.

В ванной горит яркий свет, я стаскиваю с себя одежду, и осматриваю кожу. Она красная, от прикосновений неприятно саднит, но ничего страшного, никаких волдырей.

— Все в порядке? Держи еще одно полотенце, — Вика протягивает руку в приоткрытую дверь, деликатно не заходя внутрь. В этот момент я ей благодарен, трудно переоценить всю нелепость ситуации.

Сажусь на бортик ванной, вытягиваю ноги вперед. Надевать на себя сырые тряпки жуть, как не хочется, может, феном высушить?

Вон он, к стенке прикручен на длинный провод.

И только я поднимаюсь, чтобы дойти до него, как Вика появляется повторно. Но на этот раз уже заходит внутрь. В руках крем какой-то, и больше нет ничего. Вообще ничего, она раздетая, а я, типа обезоружен. В одних трусах не сбегу же.

— Вика, — говорю твердо, головой качая, а она садится рядом, опускаясь на колени и касается красной кожи. Прямо возле места, где оканчиваются боксеры.

— Это просто обезболивающий крем, — шепчет, быстро выдавливая его на ладонь, — ничего лишнего. Сейчас тебе легче станет, обещаю.

И пока я не успел поймать ее за руки, остановить, она тут же начинает мазать кожу, касаясь меня обнаженной грудью.

Глава 24. Ева

К двадцати годам одно я поняла точно — жизнь умеет щелкать по носу в том самый момент, когда ты расслаблен и совсем этого не ждешь.

Когда за Егором захлопывается дверь, я оказываюсь одна в оглушительной тишине. И подарок его совсем не радует, я кладу отданный мне на откуп телефон на край столешницы, и поднимаюсь из-за стола, опираясь на его край.

Он уехал к Вике. Он сейчас будет с ней вместе, наедине, и господи, как это больно!

Лучше бы я не шла к нему за помощью, одной рукой спасая меня, другой он тянет на дно еще сильнее.

Я добредаю до дивана, тяжело шаркая ногами, и сажусь на него, обхватывая подушку двумя руками.

Не думай, Ева, не представляй, чем они там заняты!

Но, против воли, перед глазами одна сцена ярче другой, и я закрываю веки, для надежности придавливая их ладонями, чтобы ничего не видеть.

Знаю, что не имею никакого права на этого мужчину, но не могу, катастрофически больно делить его с другой, хоть он и был моим — всего одну бесконечно долгую ночь.

Это было в первых числах марта. Мой самый неудачный день рождения, как тогда мне казалось…

Я сбежала с собственного праздника, шла по улице, впервые в жизни так ярко накрашенная, и готовилась реветь. Мальчик, который мне нравился, пришел на праздник с другой, Аленку не отпустили с работы, и все было так по-дурацки.

Мела метель, весной и не пахло, дороги завалило настолько, что не осталось ни одной тропки, по которой можно было бы идти.

Я брела вдоль трассы, переставляя ноги в густой снежной каше, и пыталась не плакать. Сейчас приду домой, а там тетя Мила, чье сумасшествие уже не вызывает никаких вопросов, снова начнет обзывать меня разными словами и кричать так, чтобы непременно услышали соседи.

До моего дома идти было прилично, не меньше часа. На такси как всегда не хватало, я потратилась на новое платье, только толку? Если тот, кому я хотела его показать, целовался с моей одногруппницей…