Мы помолчали.
– Я могу ее понять, – начала я, и Джеймс едва заметно вздрогнул. – Но вместе с тем… не знаю. Мне бы очень хотелось, чтобы вы это преодолели.
– Руби не хочет, и я должен с этим считаться. – Это звучало так жалко, что мне захотелось взять его и тряхнуть как следует.
– С каких это пор ты стал так легко сдаваться?
Джеймс фыркнул.
– Что? – настаивала я.
– Я вовсе не сдался. Я постоянно думаю о ней и уверен, что уже не испытаю таких чувств ни к кому другому. Но если она не хочет быть со мной, то…
Я схватила с ночного столика блокнот для эскизов и ударила им Джеймса.
Он резко сел:
– Эй, что такое?
Я тоже села на кровати, игнорируя черные точки, которые запрыгали у меня перед глазами.
– Ты должен показать это ей, Джеймс! Пусть она поймет, как важна для тебя и как ты во всем раскаиваешься.
– Если бы ты видела, как она смотрела на меня в День святого Сильвестра. И что она сказала… – Он помотал головой. – Она полна решимости начать этот год без меня, и я не могу продолжать грузить ее своими переживаниями. Она считает, что у нас нет ничего общего и что ничего хорошего не получится.
– Да тебе ведь и не нужно идти к ней и обрушивать на нее признания в любви. Но пока Руби не знает, как ты сожалеешь о том, что сделал, она не сможет тебя простить.
Я видела по глазам, как в голове у него закрутились шестеренки, и добавила:
– Ты должен ей это показать. И не только словами. А своим поведением. Если она говорит, что у вас нет ничего общего, убеди ее в обратном.
Он сглотнул и тяжело выдохнул. Он вел жестокую борьбу с самим собой, я это четко видела.
Я вспомнила о нашем возвращении из Оксфорда. То утро перед тем, как все изменилось. Тогда Джеймс был такой счастливый. Он просто излучал внутренний покой, которого я в нем никогда прежде не видела. Как будто он впервые пребывал в согласии с самим собой. Как будто исчез тот невидимый груз, который он обычно на себе таскал. Как бы мне хотелось, чтобы это спокойствие к нему вернулось.
Тем не менее была одна вещь, которую он должен знать.
– Джеймс, – сказала я и терпеливо ждала, когда он поднимет на меня глаза. – Если ты еще раз поцелуешь кого-нибудь, кроме Руби, я лично вырежу тебе язык.
Джеймс удивленно моргал. Потом медленно помотал головой:
– Не знаю, как я до сих пор не заметил, что ты так много времени проводишь с Руби.
Я хотела было улыбнуться, но сдержалась.
– Я серьезно. Я действительно хочу, чтобы у вас все получилось.
Джеймс снова тяжело вздохнул:
– Я бы тоже этого хотел. Больше, чем чего-либо.
– Так борись же за нее, черт возьми.
Некоторое время он молчал, глядя со странно отсутствующим взглядом в потолок. Хотелось бы мне прочитать его мысли и узнать, о чем он думает.
– Поборюсь, – тихо сказал он наконец.
Я положила руку ему на плечо:
– Вот и хорошо.
Уголок его рта слегка приподнялся.
– Но сперва потребуется план.
12
Руби
Правда, я пожалела об этом решении, когда услышала это громкое хихиканье.
– У меня на груди он мог бы выплакаться в любой момент.
Я привстала на цыпочки, чтобы заглянуть в просвет поверх ряда книг на полке. Я увидела двух девочек, склонившихся над одной книгой за столом.
То, что они не учатся, было очевидно. Они даже не старались вести себя тихо.
– Кажется, он предельно открыт для утешений, – многозначительно ухмыльнулась одна из девушек.
– С тех пор как Джеймс унаследовал долю в предприятии, он стал еще желаннее, – вздохнула другая. – Почему бы и нам не попытать счастья?
Внутри закипела ярость. Не говоря о том, что они сидели в библиотеке и мне была отвратительна такая неуважительная манера, в какой они говорили о Джеймсе, меня вывело из себя то, что в этой школе никуда нельзя пойти, чтобы тут же не услышать его имя.
Еще по дороге сюда я проходила мимо трех групп школьников, которые говорили о нем, и так было всю неделю.
При этом имелся целый ряд других слухов, которым ученики могли бы предаться с той же охотой. Алистера снова застукали в мужском туалете с посторонним парнем не из школы. И Джессалин действительно теперь вместе с тем типом, который в их первую ночь якобы заснул на ней. Я все еще не знала, верить ли этому, особенно при виде сияющей Джессалин, которая с тех пор улыбалась не переставая. Ходили также слухи, что Лидия после смерти матери упала в объятия Сирила и теперь у них «дружба с привилегиями». Не говоря уже о том, что Лидия совершенно точно была занята более важными вещами, я сомневалась, что она могла питать к нему более чем дружеские чувства. Однако, когда этот слушок прошел на уроке биологии и я обернулась к Сирилу, тот с довольной ухмылкой скрестил руки за головой, поэтому я и не знала, что подумать.
Но людям больше хотелось говорить о Джеймсе. Всегда и всюду.