Спасибо за покупку

— Вызубрила, значит. — Калерия Ивановна была глубоко разочарована. — Слышь, Тонь! — Она обращалась к Антонине Сергеевне, но продолжала колоть глазами Юльку. — Ученая у тебя ученица-то, пора к весам ставить. Ставь ее к весам, а мы поглядим, как у нее дело пойдет, у теоретика у нашего.

В последних словах Калерии Ивановны послышалась насмешка и, как показалось Юльке, угроза. Впрочем, угроза вряд ли. Разве можно угрожать человеку… весами?!

Глава девятая

Удивительно хорошо, удивительно ладно на душе у Юльки! А отчего? Почему? Ведь папа еще в больнице, Олег не приехал с юга, да и магазин как будто не назовешь ее родным домом.

Однако на все можно взглянуть и иначе: папа чувствует себя совсем неплохо, скоро его выпишут и направят в сердечно-сосудистый санаторий, Олег должен вернуться вот-вот, остаются считанные дни, а магазин… в общем, в магазине теперь происходит много интересного. И есть еще одно, точнее, два, а вернее, три обстоятельства, которым Юлька беспредельно рада.

Прежде всего с папой состоялся разговор, которого она боялась все это время.

Объяснение произошло неожиданно, когда Юлька менее всего о нем думала. Впрочем, сказать так — менее всего — нельзя, ибо о своем предстоящем покаянии она думала постоянно, и чем дальше, тем с бо́льшим отчаянием.

В тот памятный день Юлька вошла в палату, как всегда, бодренько, разгрузила принесенную сумку и принялась излагать накопившиеся новости. Но папа ее вдруг прервал:

— Известно ли вам, хитрая коза, что все тайное в конце концов становится явным?

Не понимая, куда он клонит, но уже почувствовав недоброе, Юлька поспешила сделать большие глаза:

— Ну? Неужели существует такая закономерность?

— Представьте, да! Ко всему прочему ложь еще и убивает доброе имя лгунишки!

Петр Никанорович сказал:

— Гляжу, резвая у тебя дочка, Константин Николаевич. — И недовольно прокряхтел. — Ах, дети, дети, куда нам вас дети?!

— Резвая, говорите, дочка у меня, Петр Никанорович? Вы еще не знаете, какой номер она тут выкинула! Соседка наша, Полина Савельевна, — помните, приходила? — обнаружила этого ребенка за прилавком продовольственного магазина!

— Да ну? — не поверил Петр Никанорович.

— Красуется там в полной форме продавца и нарезает масло. Полина Савельевна, бедная, чуть с ума не сошла.

— И сойдешь! А им что? Молодым-то что? Им и невдомек, что этим самым ножом они не масло режут — они отца родного режут на мелкие кусочки!

— Ну зачем уж так-то, Петр Никанорович! Сделано все из лучших побуждений: отец переходит на инвалидность, висеть на шее у больного неблагородно, надо самой зарабатывать деньги. — Папа понизил голос и дальнейшее проговорил с таким разочарованием и горечью, что Юльке сделалось нехорошо: — Почему ты скрыла? Разве бы я не понял?

— Боялась… — Юлька глотнула слезы.

— Чего, мартышка?

— Эмо… — И договорила, преодолев прерывистый вздох: — …ций. Отрицательных. Ты же болен.

— Девчонка ты еще у меня, — только и сказал папа.

Юлька поняла — прощена! С запоздалым раскаянием и несколько смущенно она подумала о том, что не следовало обижать отца недоверием, что отец понимает ее куда лучше и глубже, чем ей это представлялось. И никогда, нет, никогда не надо бояться быть с ним откровенной и искренней до предела!

Петр Никанорович неожиданно вознегодовал:

— Ее в институт носом тычут, как кошку в песок, а она фордыбачит, воротит, вишь, физиономию. Добрый у тебя тятька, пороть некому!

— Вы же сами против институтов выступали, Петр Никанорович, — напомнила Юлька.

— Выступал, да, но это вообще, в принципе. А у тебя отец сильно ученый, тебе сам бог велел рулить за ним, его дорожкой. Ведь в медицинский хотела, верно? Дело чистое, можно сказать, почтенное — исцелять человечество.

— Хорошо кто-то сказал… — Папа задумчиво поводил руками по краю одеяла. — Знаете, кто-то сказал, что полюбить все человечество куда легче, чем своего соседа по квартире. Понимаете мою мысль? В институте ее научат любить человечество, это так. Но быть может, начинать следует совсем с другого? Стать ближе к людям, попытаться найти с ними общее. С тем же соседом по прилавку, например, или за прилавком.

— Да уж там всему научат, в магазине-то. В особенности общее превращать в свое.

— Зачем вы так? — ощетинилась Юлька.

— А ты сиди молчи, слушай, что взрослые говорят! Сотворила глупость, да еще фырчит, понимаешь. Продавец — разве сегодня специальность? Как было сто лет назад, так и сейчас: взвесил — отпустил, отпустил — снова взвесил. За это время чего только люди в технике не напридумали, жуть берет! А в магазине твоем — что при царе Горохе, что нынче — один черт!

Юлька скосила глаза на папу, ища поддержки у него. Вышло это невольно и было не ахти как благородно. Всего полчаса назад боялась ему сказать, что поступила работать, опасалась повредить здоровью, а теперь готова уже требовать от него защиты и оправдания собственного решения в глазах других.