Спасите наши души!

Он поймал на себе ее вначале недовольный, потом удивленный взгляд и аккуратно положил книгу на ме­сто, но не смог сразу закрыть ее и продолжал вчитываться в какую-то страницу.

— Спасибо большое! — сказал он тихим вежли­вым голосом и ушел.

Продавщица, показывая на него туристам, при­дала своему лицу выражение, которое должно было говорить: «Каких тут только у нас людей не бы­вает!» А когда они ни о чем ее не спросили, сама сказала многозначительно:

— Сосед наш, видно... Из семинарии...

И туристы заогорчались, что не разглядели его как следует.

— Тоже экспонат своего рода! — сказал один из туристов, и в группе немедленно начался спор, кто в наше время идет в семинарию.

А «экспонат своего рода» почти бежал по дорож­ке. Он искал места, где сможет спокойно обдумать слова, на которые наткнулся в книге «Древние о религии». Обдумать? Прежде всего он должен их запо­мнить. Он не купит эту книгу: все равно ему негде ее хранить. Он лучше еще раз попросит у продавщицы разрешение почитать ее на месте. Заучит эти слова, а потом запишет их.

...Прошло несколько дней, и Павел смог, наконец, записать поразившие его слова. Теперь они в его те­тради, всегда с ним, всегда, когда он захочет, перед его глазами.

«Бог или хочет удалить зло из мира и не может, или может и не хочет, или, наконец, и может и хочет.

Если он хочет и не может, то он не всемогущ, что противно природе бога. Если он может и не хочет, то это свидетельство злой воли, что противно приро­де бога.

Если он может и хочет, то почему же на земле существует зло?»

На эти вопросы, конечно, не сможет ответить ни один из его наставников. Подумать только! Это ска­зано так давно — христианской религии и в помине не было. Да и при чем тут она! Сама мысль о боге, о вся­ком боге рушится, если задать эти вопросы!

Павел сидит на скамейке бульвара, который тя­нется вдоль крепостной стены лавры. Он выбрал это место, потому что здесь к нему нельзя неожиданно подойти. Он в последние дни все чаще чувствует на себе внимательные взгляды окружающих. Но сей­час он один, и он вписывает в свою клеенчатую тет­радь слова древнего мудреца. А еще год назад он на первой странице этой же тетради старательно выпи­сал совсем другие слова. Вот они: «Верующий должен помнить, что всякий догмат потому и составляет пред­мет веры, а не знания, что не все в догмате доступно нашему человеческому пониманию. Если можно было бы научно объяснить чудеса, то ничего чудесного не осталось бы... Поэтому и верим, что чудесное не под­лежит анализу и объяснению».

Целый год Павел перечитывал эти строки, как за­клятие, которое должно было ему помочь, когда он не понимал того, чему его учили. И они ему помога­ли! Теперь не помогают. Он вырвет их из тетради. Зачем же? Пусть останутся на память! И Павел круп­ными буквами написал над рассуждением о догмате: «Заповедь для труса!» Какое облегчение, что можно подумать и написать так! Но кому этот вызов? Для кого эта смелость? Что будет с ним дальше?

Скоро шесть. Звонят колокола лавры: сейчас начало службы. Десятка Павла входит в семинарскую церковь. Жарко. Так жарко, что почти все сегод­ня без курток: в теннисках и рубашках. Регентом к десятке, как старшеклассник, приставлен Добро­вольский. Он поднимается на хоры, по случаю жары тоже не в черной форме, но в хорошо сшитом костю­ме, который он называет «летним концертным» и который куплен в комиссионном магазине.

Десятка проходит к лестнице, ведущей на хоры, сквозь толпу, собравшуюся в церкви. Здоровые пар­ни. Среди них только Мишенька Доронин кажется слабеньким и хилым. На него обращают в зале вни­мание: перед тем как подняться на хоры, он успевает приложиться к нескольким иконам. Все остальные идут не задерживаясь.

Они уже научились проходить сквозь толпу, со­бравшуюся в церкви, слегка склонив голову и поту­пив глаза, но у большинства еще широкие размаши­стые шаги, которые плохо согласуются с маской отре­шенности на лицах.

Семинаристы поднимаются на хоры, раскладыва­ют ноты на пюпитрах, поглядывают сверху в зал: сейчас, когда занятия кончились, в семинарской церкви особенно часто появляются девушки в шар­фиках, накинутых на головы, как платочки. Иногда их сопровождают мамаши. Девушек, которые при­ехали сюда искать женихов, легко отличить: они крестятся, кланяются, ставят свечки с неумелой исто­востью. Иногда они быстро оборачиваются и углом глаз косятся на хоры.

Молодой сдобнолицый священник и совсем юный, еще безбородый дьякон из новорукоположенных, шурша дорогими облачениями, ведут длинную служ­бу. Очередной семинарист, спустившись с хоров и надев поверх тенниски серый стихарь, вычитывает у аналоя на церковнославянском, как лестница сама вознеслась в небо. Потом из-за дверей, в иконостасе, доносится басовое: «Премудрость! Вонмем!»