Спасите наши души

Ася долго сидит на скамейке. И мимо нее, как в страшном сне, все время мелькают черные тени — попы, молодые и старые. Она никогда не видела столько попов сразу. Молодых больше. Некоторые, видно, возвращаются из города, несут чемоданчики, свертки, портфели. И другие люди прохаживаются тут: не в рясах, но с аккуратными бородами, в оч­ках, профессорского вида. Рассуждают о вчерашнем заседании кафедры, о расписании занятий. И семина­ристы тоже проходят. Они в черных кителях и черных брюках. Так бывал обычно одет и Павел. Но она не знала, что это форма. Когда идут мимо дежурного попа, семинаристы замедляют шаги и приглушают го­лоса; когда заворачивают за угол и видят Асю на скамейке, все, как по команде, поворачивают к ней головы, разглядывают.

Как все было бы просто, будь это какое-нибудь обычное место: фабрика, клуб, институт! Подошла бы к ним и сказала: «Здравствуйте, мальчики! Где тут Милованова найти, Павла?»

Нет, не подойдешь, не скажешь, хотя с виду они совсем обыкновенные и говорят об обыкновенном. Она поймала обрывок фразы о шахматном турнире.

Сколько ей тут сидеть? Может, Павел вовсе и не выйдет. Ася еще раз обошла весь внутренний двор. Народу около иконной лавки и около часовни со свя­той водой стало больше. Теперь богомольцы сидят не только на скамейках, но прямо на земле, и двор похож на зал ожидания вокзала: люди едят, переобу­ваются, спят. И еще больше стало во дворе старух в черных платках и стариков с палками и в каких-то картузах древнего образца.

Но если бы здесь были только старые люди! Нет, Ася увидела, как девочка в коричневом школьном платье, в белом фартуке, с капроновыми бантами в волосах встала на колени перед церковной дверью и на коленях поползла в церковь. И парня она уви­дела, вроде бы такого, как их заводские ребята. Она даже думала, что он турист. Но он вышел из часовни с бутылочкой воды, стал лить ее себе на руки, при­касаться мокрой рукой к лицу, что-то бормотать, и на лице у него появилась блаженная улыбка.

И группу приезжих увидела, чем-то похожую и чем-то не похожую на обычных экскурсантов. Ее вел по двору молодой поп с реденькой просвечивающей бородой. Он говорил, что сейчас отведет приехавших издалека братьев и сестер во Христе к чудотворным мощам основателя лавры.

— В бытность свою игуменом, — отчетливо и бы­стро говорил поп-экскурсовод, — преподобный под­вижник особое внимание обращал на нестяжательность монастырской братии, опасаясь, как бы избы­ток не привел за собой нерадения и других пороков!

И приезжие согласно и умиленно кивали голо­вами.

...Ася еще раз прошла по всему двору — мимо иконной лавки, которая торговала еще более бойко, мимо пестрой беседки, мимо синей часовни, мимо штабеля кирпичей и ленточного транспортера и опять повернула к пряничному дому семинарии, который притягивал ее.

И тут она увидела Павла.

Павел шел в группе семинаристов и так же, как они, замедлил шаг, проходя мимо чернорясного де­журного, а потом снова пошел быстрее.

— Павел! — крикнула Ася.

Он резко повернул голову и переменился в лице. Обрадовался? Испугался? Этого она не поняла. И все, кто шел вместе с ним, оглянулись на Асю.

— Подождите меня, — сказал Павел, не останав­ливаясь около нее, не называя ее по имени и обра­щаясь на «вы». — Около музея подождите.

Он, видно, заметил, как обидело Асю, что он го­ворит вот так, на ходу, и, словно бы решившись, остановился на миг и сказал:

— Обязательно подожди меня, Ася.

Ася ждала. Ждала долго. Так долго, что даже подумала: «Не нужно было мне сюда приезжать». Она собралась уходить, но ее вдруг окликнули. Ася оглянулась. Только это был не Павел. Это был его бледный толстощекий знакомый, с которым она встретила однажды Павла на Арбате. Доброволь­ский, кажется.

Добровольский подошел к Асе. Он двигался сов­сем не так, как в Москве, а заложив руки за спину, медленно, плавно, размеренно, не глядя ни по сторо­нам, ни на Асю. И одет он был иначе, чем в Москве: такая же, как у Павла, черная куртка, застегнутая до самого горла, и черные брюки. Куда только дева­лись желтые перчатки, желтые туфли, желтый порт­фель! Желтыми остались только волосы, но и они были причесаны по-другому — на две стороны, с про­бором посредине.

Добровольский остановился, не доходя двух ша­гов до Аси, и сказал негромко:

— Неосторожно поступаете. Не спросясь, на сви­дание приехать... В такой день! И смешно и грешно.

— Это Павел вас просил передать или вы от себя говорите? — спросила Ася.

— Не могу одобрить, — продолжал Доброволь­ский, не давая себя перебить.

— А вы здесь кто? — спросила Ася. — И почему вмешиваетесь?

— Благодарить меня следовало бы, не гневать­ся, — сказал Добровольский, то сильно налегая на «о», то забываясь и выговаривая слова по-обычному. — Вмешиваюсь по праву дружбы, единственно. Павлу Милованову я друг. — Он помолчал и добавил: — Так-то, искренняя моя.

— Почему это я вдруг ваша и какая у меня к вам может быть искренность?

— Обращение есть такое: старинное, почтенное, молитвенное, — смиренно сказал Добровольский.

— Молитвенное! Еще чего не хватало! — снова вспыхнула Ася и дернула плечом.