Спасите наши души

Немного помучив свою многолетнюю подружку почти профессионально–театральной паузой, совпавшей с осторожным набором воздуха в семидесятилетне–дряхлую грудь, еще больше надвинувшись на палку, Александра повела:

— Говорят, приехал он к своей любовнице, а она дома мертвая, вся в крови лежит…

— Свят, свят, свят, — Степановна истово перекрестилась. В давно угасших глазах зажегся здоровый огонек любопытства.

— Как увидел он такое дело, — воодушевленная вскриками собеседницы, Александровна еще энергичней продолжила, — снова прыг в свой автомобиль и как помчится на нем. А тут навстречу Князь едет.

— А кто это такой — Князь?

— Это бывший любовник той, с которой наш батюшка спутался. Говорят самый Главный Бандит в городе.

— И что же дальше? — Степановна нетерпеливо пошаркала правой ножкой.

— Вот наш батюшка, возьми врежься в автомобиль этого Князя, — старушка сделала паузу, отдышалась. Морщины на ее лице почти разгладилась, кожа порозовела, спина приподнялась вверх на пару градусов.

— Насмерть? — Степановна поелозила левой ножкой.

Александровна резко, как в почти забытой молодости, тряхнула головой и, почти не шамкая, твердо сказала:

— Насмерть. Все. И батюшка, и бандит этот, который самый главный в городе, и шофер его.

— Ой, ой, ой, — Степановна вновь стала истово креститься.

Александровна еще раз набрала в грудь воздух и, глядя в горящие глаза Степановны, подбросила туда еще топлива?

— Люди говорят, что хоть батюшка и разбился насмерть, но тело его почти не изувечилось, а бандита этого… — Александровна, с нежным хрустом почти выпрямилась, и теперь небрежно–грациозно опираясь на палочку, плеснула напоследок в пылающие глаза собеседницы последнюю порцию топлива, — прямо в куски разорвало.

Минут пять старушки, давно отвыкшие от такого буйства чувств, отдыхали, остывая на морозном воздухе. Лица их опять из возбужденно–пылающе–красных перешли в уныло–желтовато–постные, азартный блеск в глазах сменился блеклым равнодушием старости, спины приняли привычное уныло–наклонное положение.

— И когда это произошло? — первая пришла в себя Степановна.

— Дней за пять до нового года. Уж и похоронить успели.

— Я тогда болела, даже на улицу не выходила. Так сердце прихватила, что думала помру. А батюшку где отпевали? В церкви?

— Нет. Говорят, из Д-ска не разрешили. Дома его отпевали.

— А че, не разрешили то?

Александра, насколько позволяла ее больше горизонтальная, чем вертикальная осанка и тусклые, слезящиеся глаза гордо посмотрела на подругу и четко прошамкала, демонстрируя превосходство своего побитого склерозом интеллекта, над, еще более побитым, собеседницы:

— Степановна, посуди сама. О том, что он спутался с этой… прости Господи, знал весь город. Значит, могли и в Д-ске узнать. И умер то как? Тут не поймешь, то ли убийство он учинил. То ли самоубийство. А может и то и другое. Как тут такого в церкви отпевать?

— Народу на его похоронах много было?

— Я сама не ходила, но говорят — много. Все ж таки любили его люди, хоть и грешен он был.

— Все мы грешны, — философски заметила Степановна и, очевидно, подумав о своих годах, вздохнула. — А у того бандита, в которого наш батюшка врезался, много на похороны народу пришло?

— Ой, много. И все на машинах. А гроб, говорят, десять тыщ стоил!

— Так то ж бандиты, они могут, — Степановна о чем–то подумала про себя, вздохнула, — нас так хоронить не будут.

— Не будут, — охотно подтвердила собеседница и тоже тяжело вздохнула.

— А у этой любовницы то, которую так и не смогли между собой поделить наш батюшка и этот бандит, народу то много было на похоронах?

— Почти никого. Она, говорят, совсем одна была. Мать у нее умерла, отец давно от них ушел, и вроде даже в другой город уехал, сестер и братьев у нее не было. Соседи ее хоронили. А еще мне моя соседка сказала — у нее зять в милиции работает, что у этой любовницы в квартире бумаги какие–то нашли.

— Какие бумаги? — встрепенулась Степановна.

— Соседка сказала — важные бумаги. Их, вроде бы, даже в Д-ск увезли. Что бы их почитало большое начальство.

— А что в тех бумагах?

— Не знаю, Степановна, не знаю.

Обе старушки вздохнули и немного помолчали.

— А все ж есть Бог. Наказал он нашего батюшку за грехи, — глаза Степановны чуть блеснули.

— Конечно есть. Я тут в своем дворе со своими соседками поговорила — все говорят, что их всех: и батюшку, и любовницу его, и бандитов этих, их всех Бог наказал за их грехи, — добавила, пришамкивая, — нельзя грешить — Бог накажет.

Еще постояли старушки, подумали. На этот раз молчание прервала Александровна:

— А все ж батюшку жалко. Хороший он был человек, добрый.

Степановна медленно наклонилась за своим бидоном, взяла его в руки, чуть выпрямилась:

— И мне жалко.

Александровна повторила сходный маневр. Обе старушки направились к выходу из рынка.

— До завтра, Степановна. Ты же приходи, я тебе очередь за молоком займу.

— До завтра, Александровна. Если не захвораю, обязательно приду.

И, уже уходя, словно размышляя с собой вслух, Степановна прошамкала:

— Жалко батюшку. Но уж больно сильно согрешил. А он же священник. С него спрос особый. Вот Бог его и наказал.