Спаситель (СИ)

Позади раздались короткие отрывистые крики, в которых разом – и паника, и запоздалый сигнал. Овчина обернулся, увидел людей, вооруженных пищалями и мушкетами, спускавшихся в низину с лесистых склонов с обеих сторон дороги. Сторожевые стрельцы и казаки на лошадях закружились на месте, остальные, попрыгав с саней бежали во все стороны. С криками смешались трескучие звуки пальбы. От орудий подымался дым. Лошадь без возницы испугавшись выстрелов двинулась к лесу, но уперлась в канаву. Овчина соскочил с саней и присел у ее ног, понимая, что бежать некуда. Ему открылась вся нехитрая бойня. Пищали и мушкеты в основном только ранили сторожевых – они орали, катаясь в кровавом снегу, некоторые ползли, но страшнее всех косил невидимка, запускавший стрелы. С тихим свистящим «выдыхом», сводившим Овчину с ума, стрелы находили свою цель повсюду – где бы она ни пряталась, в каком бы положении ни была – в канаве, за санями, на лошади и под лошадью. Овчина невольно подумал – увидит ли он стрелу, которая полетит в его сторону?

Пальба прекратилась, когда из-за сосны на вершине вышел человек в черном ладном тулупе со стоячим воротом и сапогах, отороченных мехом. Он коротко взмахнул рукой. Овчина узнал Завадского. Рядом с ним, вальяжно спускавшимся к дороге, легко шел – будто парил стройный темноволосый воин в коротком войлочном кафтане и мягких черных сапогах.

В руке воин держал лук, который в следующее мгновение легким движением забросил в колчан за спиной, после чего не менее легко выхватил из-за пояса короткий турецкий топорик и на ходу метнул его в голову корчившемуся стрельцу на дороге, прекратив его судороги. Проходя мимо, он также не останавливаясь выхватил топорик обратно, после чего остановился, посмотрел на сторону и скривив лицо, страшно затряс им.

Сущий дьявол в услужении у раскольщика! – подумал Овчина. И, судя по всему, не только он думал так – остальные раскольники одновременно с ужасом и восхищением смотрели на таинственного спутника Завадского. Лишь такая невероятная ловкость и легкость в искусстве умерщвления способна свести эти крайности человеческих чувств.

Между тем пленников расковали. Завадский обнял Мартемьяна Захаровича и тот сразу же направился к семье, прятавшейся за последними санями. Также молча он коснулся всех, после чего своей торопливой медвежьей развалкой, подошел к Бесноватому, жестом попросил у того топорик. Овчина, которого поставили на колени и держали на прицеле двое мушкетеров, напрягся. Часть дороги была скрыта от его глаз санями, а между тем там был жив еще раненый в живот губастый казак Кузька, который мучил его дочь всю дорогу.

– Амо плизанулась, падла? – сказал ему Мартемьян Захарович, замахиваясь топором.

Овчина не видел происходящего за санями, но слышал чудовищный душераздирающий ор и видел, как брызги крови все кучнее окрашивают лицо, руки и грудь бывшего приказчика, пока он раз за разом обрушивал топор. Казалось, что это тянулось вечно. Все молча наблюдали. Наконец, Мартемьян Захарович остановился, тяжело дыша, утер рукавом лоб, плюнул на изрубленные перед собой куски, и поворотив голову посмотрел круглыми глазами на Овчину. Взгляды их встретились.

У Овчины со страху выстрелило в сердце, но он не показал виду. Спокойно смотрел как бывший начальник подошел, положил ему на плечо густо измоченный кровью топор, от которого разило тошнотворной вонью.

Озверелые глаза на забрызганном кровью лице не оставляли шанса, и в это мгновение на плечо Мартемьяна Захаровича легла рука Завадского.

Овчина закрыл глаза и только теперь понял, что скороговоркой повторял про себя заученную в детстве молитву.

***

Семью Мартемьяна Захаровича с пятью староверами отправили в новую обитель «братьев и сестер» – Храм Солнца. С Завадским оставалось еще около пятидесяти человек.

– Еже теперя, брат? – спросил Мартемьян Захарович.

– Для начала вернем свое. – Ответил Завадский. – Оружия только маловато.

– Буде оружие, – уверенно сказал Мартемьян, и Филипп с удивлением на него посмотрел.

– Видал большую толоку за увалом?

– У реки?

– Онамо в излучине зимовье у меня тайное, с верными людьми.

Обрадовали эти слова Филиппа, но не удивили – понятно, куда прикладывал свою тягу к накопительству Мартемьян Захарович и почему при таком обороте вечно не хватало у него в арсенале хорошего оружия.

– Савка! – крикнул Завадский парню, который только закончил оттирать снегом с лица малиновое варенье. – Посади-ка нашего брата Мартемьяна в сани, дай ему лучшую шубу и браги.

За расплывшемся в улыбке приказчиком возвышались до конца остававшиеся ему верными Медведь и Садак.

– Туда же, парни, – кивнул Завадский на сани, которые мягко к ним подкатили.

***