«Спасская красавица». 14 лет агронома Кузнецова в ГУЛАГе

На середине дороги меня нагнала бригада. Бригадир и мой напарник взяли меня под руки и, подталкивая в затылок, потащили вперед.

У меня нет сил идти, я их прошу бросить меня и не мучить себя, но они упорно меня тащат.

Думаю, мои часы сочтены, кто-то будет доволен, что еще один <коммунист[63]> фашист отдал концы.

И одновременно в голову приходит мысль: почему я должен ноги бить в этих злосчастных лагерях, а не те, кто меня загнал сюда и сидит где-то высоко, вершит судьбы советских людей якобы во имя трудового народа, а этот трудовой народ пачками загоняют в тюрьмы и лагеря…

Нет, я не должен погибнуть. Я должен бороться за свою жизнь и не дать восторжествовать истинным врагам народа.

Мои товарищи, хотя с большим трудом, все же меня дотащили до зоны.

Бригадир немедленно пошел в амбулаторию к врачу, попросил, чтобы меня положили в стационар.

И меня положили в стационар…

20. В стационаре

Стационар тогда выглядел неважно, не то что в последнее время моего пребывания [в лагерях], когда там были порядок и чистота.

Нас троих положили на двух топчанах, постелили два матраса, дали два одеяла и две подушки, набитые соломой; лежавшему в середине было тепло, а лежавшим по краям холодновато.

В комнате было тепло. Топилась голландская печь, в печи трещали дрова, дверка печки была открыта.

Приятно было смотреть на огонек и слушать, как потрескивают дрова в печке.

Наверху горела семилинейная керосиновая лампа[64], слабо освещавшая палату. Кто-то из лежащих здесь принес мне банку горячей воды, чему я был бесконечно рад.

Выпив кипяток, я немного согрелся, и на душе стало повеселее.

После этого я снял с себя ватные брюки, разделся до нательной рубашки и кальсон, лег на матрац не первой свежести и без простыни.

Перед этим я спал в нетопленом бараке в ужасном холоде, на голых нарах, в бушлате, в телогрейке и в ватных штанах… И вот какая мне выпала отрада – спать лег раздетый!

Перед этим я терпел и холод, и голод, ходил на работу за 7–8 км, носил на себе топор, пилу и железную лопату; не всегда имел банку кипяченой воды, чтобы немного согреться… И вот из таких условий меня привели в теплую светлую комнату, где топится печка и потрескивают дрова, где я разделся до белья, лежу на матрасе под одеялом, и хотя немного тесновато, но в тесноте, да не в обиде… Лежу и думаю: не это ли настоящий земной рай! Может быть, денька 3–4 дадут мне здесь отдохнуть?

Ночь проспал хорошо, утром принесли завтрак: пайку хлеба и банку горячей воды без сахара.

После завтрака стал знакомиться со стационаром.

В стационаре было 3 или 4 комнаты.

В нашей комнате помещалось 12–14 человек, в ней было относительно чисто, но в других комнатах всюду была грязь, в особенности в палате, где лежали «поносники».

Эти люди искусственным способом вызывали у себя понос, принимая большие дозы соляного раствора, мыла, сырой воды и даже раствора азотнокислого удобрения; морили себя голодом. Одним словом, принимали все, лишь бы вызвать у себя понос.

Редким эта симуляция удавалась; в большинстве своем эти люди «нарезали дубаря» и шли на «девятую делянку»[65].

Врачебный персонал стационара с этим злом вел борьбу, но не очень активно.

Поносники беспрепятственно бродили по всем палатам стационара и разносили заразу; уборная в стационаре была одна; они своими экскрементами пачкали крышки стульчака, дверные ручки и тем самым заражали других людей.

После нескольких дней в стационаре у меня на ноге появилась флегмона[66]; я не мог ходить, а еще через несколько дней, как я ни старался избежать поноса, я им заразился.

В это время на л/пункте организовали полустационар, туда меня врач и отправил.

Было легко заразиться поносом, но очень трудно было от него излечиться, в особенности когда организм так ослаблен. Лекарств не было, лечили исключительно марганцевым раствором да голодным пайком.

Примерно 1,5 месяца я сидел на голодной диете, получая 300 г серого хлеба, бессолевого супа и каши – хотелось избавиться от поноса. Конечно, за это время я еще больше обессилел, чем до стационара…

Так что когда мне разрешили выйти во двор, я с большим трудом передвигал ноги. На моем пути лежала доска, и через эту доску я с большим трудом мог переступить.

Как бы тяжело ни было ходить на работу, работяги боялись идти в стационар: все хорошо знали, что путь из стационара – это путь на «девятую делянку».

В полустационаре было около 150 человек, день-деньской только и слышишь один и тот же разговор про еду, как мы ели, когда были дома, и придется ли когда-нибудь досыта поесть.

Такие разговоры очень действовали на психику.

Бывало, не выдержишь, скажешь соседям: «Да замолчите вы с этими разговорами! Время придет, поедим досыта!»

За те несколько дней, что я лежал в стационаре, не было ни одного вечера, чтобы с производства не привозили обмороженных работяг, а наутро их отвозили на кладбище.

12[67] февраля 1942 года к нам в стационар пришел нарядчик, скомандовал: «Одевайтесь, в этап!»