Спасти Державу! Мировая Революция «попаданцев»

— Конечно, Константин Иванович. Знаком с верховой ездой, да и рядышком. Вон море синеет, Тамань виднеется. Мы почти прибыли, в проливе нас миноносец ждет.

— Тогда по коням, ваше высокопревосходительство! Не будем терять времени, ибо чую нутром, что нас в этой станице надолго задержат. Посмотрите, сколько народа стоит на околице!

Полоцк

Отдельный Уральский кавалерийский дивизион был совершенно «сырой», но Константин Рокоссовский чувствовал себя откровенно счастливым. Эти два недолгих месяца службы в таинственном до жути отделе ВЧК оглушили его ударом дубины по затылку.

Он устал доказывать товарищам Бокию и Мойзесу, что будет рад служить в строю и принять эскадрон, а с затаенным желанием примет и взвод, лишь бы избавиться от этих тягостных и смертельно опасных секретов.

Но в лицо, само собой разумеется, этих мыслей не высказывал — бывший краском убедился на многочисленных примерах, что его непосредственные начальники слов на ветер не бросают и безжалостны до чрезвычайности, что соответствует названию комиссии.

Рокоссовский начал забывать свой сибирский поход, как кошмарный сон. А как все хорошо шло — на одном дыхании 5-я красная армия дошла от уральских гор почти до самого Енисея.

И получила страшный, сокрушающий удар от опомнившихся белых и подошедшей к ним на помощь Сибирской армии. И покатилась в жутком беспорядке до самого Омска на Иртыше, где ее спасло, другое слово здесь просто не подойдет, заключенное с новым Сибирским правительством соглашение о перемирии.

— Зарвались! — Рокоссовский сам себе вслух объяснил причину жуткого разгрома, который, то ли к счастью, то ли нет, он не видел. Да и свой короткий плен Константин не любил вспоминать, как и свою встречу с царским генералом, и те загадочные слова, что тот ему говорил. А может, именно то, что он и услышал, спасло ему жизнь…

— Свои намного страшнее!

Краском отогнал от глаз жуткое видение Мойзеса, даже потряс головой, стараясь избавиться от морока. Помогло! И стал прислушиваться к знакомым раскатам артиллерии — сегодня на рассвете весь Западный фронт Тухачевского перешел в наступление, проламывая польские позиции и перемалывая наглых интервентов в труху.

Силу красные собрали неимоверную, причем далеко не всю — из Сибири и кавказских предгорий эшелон за эшелоном шли перебрасываемые оттуда дивизии.

Белые оказались настоящими русскими патриотами и сами предложили мир, пока идет война с иноземными захватчиками. И не только мир — как знал Константин по своей прежней службе, Сибирь начала передавать вооружение и снаряжение…

Тысячи царских офицеров, что не желали участвовать в русской междоусобице, сейчас записывались добровольцами в Красную армию. А среди них и генералов много, один Брусилов чего стоит. После его знаменитого в 1916 году прорыва у Луцка и разгрома австро-венгерской армии сей генерал стал известен всей стране.

Теперь Рокоссовский не сомневался, что они погонят поляков на запад и напоят коней в Висле, развернув над своими победоносными полками красное знамя мировой революции. Приказ командзапа Тухачевского, зачитанный войскам фронта, об этом говорил предельно четко и откровенно — «Даешь Варшаву!»

И пусть в дивизионе всего две сотни сабель и он толком не укомплектован, зато есть шесть пулеметов Максима, установленных на легких пароконных повозках, и приданный отряд бронеавтомобилей — три «Остина», вооруженных каждый двумя пулеметами.

Грозная сила! Тем паче в составе целого конного корпуса товарища Думенко. А ведь поговаривают, что еще идут эшелонами три кавалерийских дивизии и будет развернута 2-я Конная армия, как на юге, которой командует товарищ Буденный.

Сейчас все зависит от пехоты — впереди кавалерии прорыв вели две стрелковых дивизии. И как только они сомнут позиции поляков и разорвут их фронт, то в брешь устремится красная конница. И все, без остановки — на Вильно, на Варшаву, к победе!

Тамань

— Устал я от этих встреч, Александр Васильевич, — тихо произнес Арчегов, медленно идя рядом с адмиралом по пыльной станичной улице.

Белые стенки домов, крытые камышом крыши мазанок ласкали глаза позабытой картиной. Мычание скотины и птичий гам с лихвою перекрывался мощным гулом празднующего народа, то тут, то там разносились задорные песни — казачья станица уже жила своей жизнью, но не забыла проводить высокопоставленных гостей.

Они уже миновали памятник лихому казачьему атаману в старинной свитке с кривой саблей и вислыми запорожскими усами, впереди простирался пролив, на синей глади которого застыл четырехтрубный корабль.

— Эсминец уже ждет, ваше высокопревосходительство. Как взойдете на палубу, поднимут императорский вымпел. На нем пойдем прямо до Севастополя, где вас встретит эскадра.

— Меня? — Арчегов искренне удивился и тихо спросил: — И при чем здесь императорский вымпел?

— Согласно Морскому регламенту, Константин Иванович. Да вы сами закон хоть смотрели?

— О чем это вы, Александр Васильевич?