Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК

— А времена всегда одинаковые! — Фомин повернулся к Шмайсеру. — Ты-то в «ФоМи» со своими метриками пошел или запасные документики уже были на истинно арийскую фамилию?

— А ты как думаешь? — Шмайсер зло прищурился. — Шмайсер — это моя родная фамилия, Фридрихом зовут, Федей! Я из таврических немцев, и предки мои в Крыму еще со времен Екатерины Великой жили. Вот тебе истинный крест! — он размашисто перекрестился. — С самого начала оккупации «Фольксдойче Миттельштелле» матерью родной для многих стала! «Управление связей с этническими немцами» герр Гиммлер на широкую ногу развернул! Столько знакомых лиц там встретил!

— Да ну! — Попович покачал головой. — Правда много народу в немцы записаться решило?

— А ты как думал? — Фомин закурил. — На сороковой год на Украине только проживало около полумиллиона этнических немцев, а если посчитать еще Прибалтику и Белоруссию? А Поволжье?

— Откуда дровишки, Федотыч?

— Андрюша, командирам Красной Армии, в качестве друга-товарища давали по особисту, если ты, конечно, в курсе! Так вот, мой топтун болтливым оказался, ляпнул один раз, что если поднимется буря, то сметет нас в один миг вместе с товарищами!

— Погоди! — Путт нахмурился. — Так это мобресурсы-то какие! Куда же Гитлер смотрел?

— А кто его знает? Если свидеться доведется, так спроси! — Фомин пожал плечами. — Только я тебе скажу одно: там еще те остались, кто с Гражданской войны не успокоился! Комиссары, хоть и повычистили таких в тридцатые, постреляли людишек, но вот большая-то часть затаилась, времени смутного дожидаться стала! Вот, — он кивнул на Шмайсера, — и дождалась!

— Да я-то что! — Шмайсер дернулся. — Мы никому не мешали, жили себе тихо…

— Ага! Нараскоряку жили, и нашим, и вашим! — встрял Попович.

— Да пошел ты!

Шмайсер отвернулся к стенке, а механик-водитель открыл рот, чтобы ответить, но встретился взглядом с Фоминым и молча уставился в пол.

Замолчали все надолго. Минут через пятнадцать Попович вдруг спросил:

— А почему они дальше не долбят?

— А кто знает! Шмальнули разок, а теперь задумались. Может, железяка сломалась? Как думаешь, Федотыч?

— Информации маловато. Поживем — увидим.

— Да… — протянул Попович. — Кто ж теперь и разберет! Может, лучше бы сразу померли?

— Да иди ты, знаешь куда? — Шмайсер зло передернул затвор. — Я здесь помирать не собираюсь, у меня еще не все счеты с ними сведены!

— Чего тебе с ними считать? — Путт поднял бровь. — Они — русские, и ты — русский.

— А то, гауптман Путт, что, в отличие от тебя, у меня тут жена… — он помолчал, — была… Я же здесь, в Локте, повстречался с Мариной…

Шмайсер сглотнул ком, потер виски ладонями, лицо искривила гримаса жуткой боли. Но вскоре стрелок-радист собрался с мыслями и очень тихо заговорил:

— Я не говорил вам, но мы с ней собирались повенчаться, жили ведь просто как муж с женой. Я с ее родителями поговорить успел, решали уже, как свадьбу справить. Они в Шемякино с ней жили, дом хороший, пятистенок..

Услышав название села, танкисты вздрогнули, разом побледнели и переглянулись. И было от чего так испугаться…

— Прошлый Первомай кокоревские партизаны там справили. Староста Машуров сразу донес, что моя Марина…

Шмайсер снова сглотнул, дернул кадыком, и тут же рванул воротник гимнастерки непослушными пальцами.

— Они с чекистами, в Шемякино и Тарасовке больше ста душ умертвили, стариков, женщин и детей не щадили!!! На седьмой день мы с боем отбили села, и я нашел свою Марину…

Шмайсер заскрипел зубами, сжав до белизны костяшки кулаков. Гнев, боль, ярость и тоска плескались в его помертвевших глазах.

— Она на восьмом месяце в тягости была, мы дите ждали. Так они ее… А мальчонка наш до сих пор перед глазами стоит…

Страшно смотреть на здорового мужика, что носит в себе такую боль. И молча ее переносит. Если бы ругался, горькую заливал, во все тяжкие пошел, все ему было легче. А тут молчком, больше года…

— Вот после того я их и убивать пошел, чтоб ни одного гада в живых не осталось. И не косись на меня с укоризной, ваше высокоблагородие. В белых перчатках прожить хочешь, Семен Федотыч?

— А тебе от пролитой крови легче жить стало? — голос Фомина резанул хлыстом. — Ты можешь и обязан убивать чекистов, осназовцев, партийцев и прочих сволочей. Но ты не должен был в отместку жечь дома, убивать баб и стариков… Детишек нельзя трогать. Нет на них вины. Нет!!!

От его дикого и яростного крика дрогнули. Они впервые увидели, что их всегда спокойный и рассудительный Федотыч может так гневно взорваться.