Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК

— Там на дороге караул стоит, Мойзес же предупредил! — тихо произнес Путт. — Полдесятка солдат и вооруженных рабочих, плюс пара чекистов или милиционеров. У них ручной пулемет есть. Нас наверняка остановят.

Фомин посмотрел на него пристально. У немца опыт подобных дел был намного богаче, чем у него самого, и умения весьма специфические, как раз для таких случаев.

— Я уже продумал все. Попович отстанет на полверсты, с ним девчонка пусть будет. В городе ее высадим. Не хватало, чтобы динамит взорвался или случайной пулей зацепило. Там вот как устроено. — Капитан быстро положил на землю пачку папирос и рядом свой тэтэшник. Примял ладонью молодую зеленую травку.

— Двое-трое в домике сидят, то ли жрут, то ли спят. Ведут себя беспечно. Остальные на дороге — тут, тут и тут, — палец Путта быстро сделал в земле углубления. — Стоит нам провести машину дальше, тогда им конец — одной очередью ДШК всех положим, стены не спасут. Но если остановят, то и здесь есть положительные моменты. Пока они разговор с Максимовым заведут, мы с тобой, Федотыч, режем в упор с автоматов. А ты, Фридрих, до того из кузова выпрыгиваешь и в окошко «лимонку» кидаешь. Комнатенка там одна, мало им не покажется. Сделаешь?

— Яволь! — коротко ответил Шмайсер и закурил папиросу.

Радисту собратья по танку постоянно завидовали — нервы у мужика что проволока стальная. Ни при какой ситуации немец не терял хладнокровия и никогда не подводил. Что и было главным в их расчетах — положить нужно весь караул, чтоб никого не упустить.

— Извините, пожалуйста! — тусклый девичий голос окликнул их. — Мне можно к вам подойти?

— Конечно, — отозвался Фомин и выразительно посмотрел на Шмайсера. Тот понял его взгляд правильно и тут же выложил все, что успел выпытать у матросов и водителя.

— Зовут Марией, фамилия Ермолаева. Отец офицер, а брат — кадет. Были. Мать умерла три года назад.

— Сиротой круглой осталась, совсем одна! — вздохнул Фомин.

Фомин вспомнил, где он видел и родинку над губой, и вздернутый нос, и ресницы длиннющие, веснушки, завитки русых волос. Вернее, не вспомнил. Когда они с Путтом выгружали Мойзеса из бадьи, он, словно по наитию, еще раз, внимательнее, присмотрелся к телам. К тем, что в сторонке были: один у стены сидел, держа на коленях голову второго.

Такое часто бывает, вроде помнишь что-то, вот вроде уже вспомнил, вот оно уже вертится перед внутренним взором, мельтешит, но ты не можешь ухватиться, не можешь разглядеть. Тот, кто постарше был, у стены — ее отец. Второй — точная копия, только моложе. Из разорванного ворота нательной рубашки торчало веснушчатое плечо. Мальчик, юнец еще, верхняя губа чуть тронута пушком. Близнецы они с Машей, судя по всему. Были.

У девочки, наверное, тоже на плечах веснушки… Хотя откуда у нее? Она же вряд ли загорала! Барышни нынче за белизной кожи гонятся, только крестьянки себя не жалеют: на покосе, на жатве, с коромыслом… У нее тело нежное, кожа молочная, словно бархатная. Мойзес сразу на нее клюнул. Она ведь бутон, который только-только начал распускаться..

— Почему сирота?

От слов Фомин вздрогнул, зажмурился, словно отгоняя наваждение.

— Почему? — она округлила глаза и попятилась. — Он же мне говорил, что папа и Ваня в тюрьме! Он сказал, что если я… — она опустила глаза. — Если я… — Она вскинула голову, румянец залил все лицо, опускаясь на шею, и выпалила: — Ему отдамся, то он их отпустит!

— Милая! — Фомин с силой притянул девушку к себе. — Послушай меня!

Она встрепыхнулась в руках. Такая маленькая, словно птенец. Острые лопатки, ростом на полторы головы ниже, угловатые плечи. Фомин обнял ее еще сильнее и прижал.

«Господи! Да она же еще совсем ребенок! Господи!» — он зажмурился, представив, что ей довелось бы тут пережить.

— Машенька! Умерли они! Я сам их видел! Там! В шахте!

Она забилась, замотала головой, попыталась высвободиться. Но Фомин сжал ее. Запрокинул голову, сдерживая подкативший к горлу горячий ком. Внезапно девушка обмякла. Фомин чуть отстранился, думая, что Маша потеряла сознание, готовясь подхватить на руки. И тут он встретился с ее глазами. Она смотрела снизу вверх. В огромных голубых глазах не видно было ни слезинки.

— Я хочу их видеть!

— Девочка моя! Ты что, с ума сошла? — Фомин разжал руки, отступил на шаг. — Они там лежат! В шахте!

Она стояла как маленький оловянный солдатик. Попович кинулся к ней, но она вытянула руку, останавливая казака.

— Я хочу их видеть! — она повторила упрямо, опустив голову.

— Ну что ж. Леша! Сходи с ней! — Фомин нерешительно пожал плечами и сделал жест в сторону шахты стоящему за ее спиной Поповичу.

— Нет! — отрезала она. — Я одна пойду!

Она позволила казаку проводить до ворота с бадьей. Молча отстранила его протянутую в помощь руку, запрыгнула внутрь.

Вскоре бадья опустилась вниз во всеобщем молчании. А затем танкисты сели на траву прямо у ворота. Путт молча смолил папиросу. Шмайсер сидел на корточках, опустив голову. Только Попович мерил шагами расстояние от ворота до небольшой сосенки, растущей неподалеку.

— Леша! — Фомин не выдержал первым. — Хватит маячить!

Внезапно веревка задергалась.