Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК

— У, сучья мать, щас мы тебя! — с грязной руганью и явственной угрозой прошипел голос. По вестибюлю затопали сапоги — чекист отпихнул плечом швейцара в сторону, пинком открыл парадную дверь. И крикнул сидящему в пролетке возничему:

— Упирается, сволочь!

Между приехавшими чекистами была какая-то тайная договоренность на этот случай, ибо ездовой сразу спрыгнул с облучка и немедленно побежал к дверям. Старика снова отпихнули в сторону, и оба чекиста метнулись по коридору, громко топоча сапогами. Анисим Кузьмич заскрипел зубами — второй чекист сжимал в правой руке револьвер, а в левой держал что-то, похожее на самодельную бомбу. И настроен был зело решительно — в его прищуренных глазах старик уловил безумную жажду убийства.

— Господи помилуй! — перекрестилась консьержка. — Никак убивать будут?! У него же бонба в шуйце!

— Бомба, — машинально поправил отставной служака, и голос его заметно построжал. — Цыц! Ежели что, прячься под стойку. Твою мать…

Последние слова старика не относились к насмерть испуганной бабе — мимо окна проехал легковой автомобиль, а за ним загромыхал дисками колес черный грузовик с тентом, известный чуть ли не каждому пермскому обывателю.

«Черный ворон», а так втихомолку называли горожане этот тяжелый «Бюссинг», принадлежал местной Губчека. Именно на нем, как шепотом говорили знающие люди, и вывозили по ночам трупы из здания бывшей семинарии, где сейчас обосновалась эта зловещая организация.

— Господи, спаси и сохрани! — прошептали губы старика, и швейцар отшатнулся от окна.

В кабине он увидел матроса с маузером в руке, а эта публика уже приучила пермяков шарахаться от них в крайней опаске — иной раз пьяная матросня стреляла по любопытствующим. Так что связываться с ними себе дороже…

Молитва не помогла — страшный грузовик остановился почти у парадных дверей гостиницы, рядом с фургоном, полностью перегородив дорогу. И зазвучали голоса — пьяные, хриплые, с угрожающей матерщиной. Не пронесло — по их души прибыл этот страшный грузовик.

Дверь отлетела в сторону от сильного удара, и в вестибюль ввалились два расхристанных матроса в обнимку с пьяной и ободранной девкой, похожей на дешевую проститутку. И, скорее всего, она ею и была, несмотря на молодость и белую барскую кожу — в светлых волосах запутались соломинки, из разорванного платья бесстыже торчала молочная грудь с вишневым соском. А подол с таким разрезом, что Анисим Кузьмич хотел сплюнуть от омерзения. В прореху заметил женское естество с рыжеватыми волосиками — пьяная девка исподнее забыла там, где его с нее и сняли мужики. Но не сплюнул старик, наоборот, побледнел и отпрянул — от матросов шел стойкий, явственно осязаемый запах тлена и смерти. Так могут пахнуть те, кто загубил не один десяток людей или дневал и ночевал на погосте пару недель, не меняя одежды.

Анисим Кузьмич непроизвольно сглотнул — скорее всего, оба его предположения были верны. Это явились палачи и могильщики в одном лице, неумолимые и страшные, как все адово племя.

— Не стой кнехтом, папашка, швартуйся к стойке, водоросль, — первый матрос легонько толкнул старика в бок и приложился губами к горлышку бутылки, дернул щетинистым кадыком. Рубиновая жидкость текла по давно не бритому подбородку, капала на пол.

— Ты че, не вразумел?!

От ленивой угрозы матроса отставной фельдфебель словно очнулся и покорно отошел к Ольге Потаповне, встал рядышком с испуганной женщиной, которая тут же попыталась спрятаться за его спиной.

Приехавшие чекисты были сущими младенцами в сравнении с этой парочкой флотских. Пить беспробудно, о чем говорил стойкий запах спиртного от их лиц и одежды, но не пьянеть при этом, оставаясь с абсолютно трезвыми и беспощадными глазами, могут только люди, вернее, нелюди, что погрязли в убийствах. Ибо водка уже не в силах выбить из их глаз весь ужас чудовищных преступлений. Не берет их спиртное, хотя и пытаются такие вот залить им свою память.

— Ты, дедок, лучше поласкай бабенку! Сдобная! — второй матрос, чуточку вертлявый, пакостливо засмеялся. — Али не стоит на старости лет?! Ну, тогда хоть посмотри! Манька, давай пожалеем старика!

Девка гнусливо засмеялась, повернулась к моряку и впилась своими губами в его слюнявый рот. В то же время рука девчонки нахально стала шарить в штанах флотского, будто что-то там искала. И не выдержал Анисим Кузьмич, сплюнул от омерзения под ноги.

— Тощ-но! Не могет уже папашка! — первый моряк заржал, как перекормленная лошадь, показав белые крепкие зубы.

На ленте, сдвинутой на затылок бескозырки, золотились буквы — «Андрей Первозванный». Лихой морячок, смешливый. Вот только глаза отнюдь не смеялись при этом, они жили совершенно другой жизнью, цепко и внимательно обшаривая вестибюль, И вскоре остановились на милиционере, что, разинув рот, глядел на прибывшую троицу.

— А энто хто таков? Никак «крупа» на вахте стоит?!

— Какая «крупа», Андрюха?! Не обижай пехтуру сиволапую. Это ж деревня, манерам не обучена, кобылами дрючена, пальцами подтирается.

— Тощно подмечено! Так ведь, фельдфебель?!